— Тогда понятно. Хотите, наверно, обождать, пока выяснится все?

— Если можно.

— О чем вы говорите! Что же я?.. Ведь вам поесть и отдохнуть необходимо! Сюда, пожалуйста. — Врач отдернул простыню, служившую ширмой, и показал на топчан. — А я сейчас пойду распоряжусь, чтобы накормили вас.

— Не надо. Я посижу... — И тотчас свалилась.

Она проспала часа три, а когда проснулась, в приемном покое, кроме дежурного врача, был и хирург, женщина, и еще какие-то люди. Врачи или медсестры.

— Ну, моя дорогая, — сказала хирург, присаживаясь рядом на топчане, — вы спасли мальчику жизнь! Невероятно, но это так. — Она даже руками развела.

— Все в порядке? — обрадовалась Татьяна.

— Правую ступню пришлось ампутировать. Но в данном случае это большое счастье.

— Жаль все-таки.

— Что жаль, когда он жив! Вы хоть понимаете, что сделали? Чудо! Самое настоящее чудо!.. А как себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

— Вы так крепко спали. Вам глюкозу вводили, не слышали?

— Нет... — Татьяна улыбнулась виновато. — Знаете, я страшно боюсь уколов.

— Да что вы говорите!

— Честное слово.

— Поразительно!

— Татьяна Васильевна, ночь на дворе, пора бы ехать, — напомнил о себе Троха. — А то и к утру не доберемся.

— Да, да, едемте Тимофей Тимофеевич.

— Мы тут кое-что собрали вам, — поднимаясь, сказала хирург. — Бинтов немножко, йод, спирт.

— Вот за это огромное спасибо! Мало ли что...

Ночь была не темная, но все же, когда въехали в лес, Татьяне сделалось страшно. Казалось, что в деревьях, вплотную обступивших дорогу, шевелятся, передвигаются вслед за бричкой какие-то тени. Память услужливо подсказывала слышанные едва ли не в детстве истории про леших, водяных и прочую нечисть, живущую в лесах, и чем больше хотелось забыть эти истории, не вспоминать их, тем явственнее и зримее они оживали в деревьях и придорожных кустах...

— Тимофей Тимофеевич, — дрожа от страха, сказала Татьяна, — чего вы все молчите?

Троха пошевелился на облучке.

— Так ведь не спрашиваешь, вот я и молчу. Может, думы у тебя какие, нельзя мешать. Последнее дело — человека с мыслей сбивать. Ну‑у, шире шаг, окаянная! — прикрикнул он на лошадь. — Чего плетешься? Не на работу, домой едем!..

— Расскажите что-нибудь, — попросила Татьяна.

— А что ж тебе рассказать?

— Все равно. Иван Матвеевич говорил, что вы много чего знаете.

— Он еще не то скажет, ты больше слушай.

— Правда, знаете! — Она заставляла себя не оглядываться назад, не смотреть по сторонам.

— Кой-чего, допустим, знаю. А тебе очень хочется?

— Очень.

— Ну, ежели очень... Вот приходит солдат к старухе. «Здравствуй, — грит, — бабушка!» А она ему: «Кормилец, откуда ты явился?» — «А с того, — грит, — света выходец я!..» — «А мой сынок? В егорьев день его хоронили. Может, видел на том свете?..» — «А как же, — грит, — видел! Твой сынок у бога коров пасет, да коровушку одну потерял, такое дело, значит, неудобное получилось. Вот бог у него двадцать пять рублей требовает, а ему где взять, сыну твоему?.. — «Вот у меня, — отвечает старуха, — двадцать рублей есть, а больше нету. Еще у меня в энтом сундуке много денег есть, да хозяина дома нет, не открыть сундук. Может, обождешь, покуда хозяин вернется?» — «Бабушка, — грит тогда солдат, — бог не мужик, за пятеркой не постоит, давай сюда двадцать рублев, и ладно!» Обрадовалась, значит, бабушка. «Сапоги еще возьми, родненький, снаряды все, а то, поди, обносился сыночек там, в пастухах у бога ходивши». — «Возьму, возьму, все снесу!» Ну, и двадцать рублей денег старуха дала. И масла предлагает, а солдат грит ей: «Тама масла хватает, вот свининки нет». — «Дам окорок, бери шпику, только отнеси, родимый, сыночку». Отдала затем все снаряды, какие были у ей, и двадцать рублей денег, и окорок свинины, и пошел солдат... Ну, приезжает домой хозяин, старуха плачет, слезьми ревет. «Ты чего, — спрашивает хозяин у нее, — ревешь? » — «Дык с того свету выходец был, сынок наш стадо коров у бога пасет. Одну коровушку потерял, бог ругается на чем свет стоит, двадцать пять рублев требовает с сыночка нашего. А у меня только двадцать всего и было, отдала эти...»

Ухнул, раскатисто и басовито, филин поблизости. Еще какая-то птица ночная отозвалась ему. Ожил лес. А Татьяна сжалась вся от страха, дрожит...

Троха спокойно продолжал:

— «У-у, дура ты, дура!» — осерчал на старуху хозяин. Запряг лошадку в тарантас, как бы у нас с тобой, нож взял. «Я догоню, — обещается, — этого выходца, свяжу да к уряднику свезу». Нож, значит, взял и погнался. Нагоняет солдата в лесу. «Стой!» — кричит. Солдат остановился, стоит. «Ты, — грит мужик, — мою хозяйку обманул. Я пойду теперь лыка надеру, тебя свяжу и к уряднику свезу. Держи лошадей, покуда я ходить за лыком буду!» — «Иди, иди, батюшка, — не возражает солдат, — я покараулю лошадок». Мужик ушел в лес, солдат снял котомочку, положил в тарантас и поехал своим чередом. Мужик пришел с лыком-то, лошадей не видать, и солдата след простыл. «Вот я дурак, прости господи, — догадался тогда он. — Хозяйку солдат обманул на двадцать рублей и на снаряды, и я лошадей отдал со всей рухлядью». Идет домой, голову повесил, что бы сделать, чтоб жена не ругала?.. Пришел. «А где лошади?» — спрашивает, значит, жена. «А, — грит, — я отдал. Неужели сыночек наш тебе детенок, а мне щененок?.. Пусть на том свете катается, поди пристал все пешком и пешком...» — Троха вздохнул шумно. — Такая вот быль случилась однажды, — сказал он. — Ну, быль не быль, а история полезная для всех. Не спишь, Татьяна Васильевна?

— Нет, не сплю.

— Сейчас уже и приедем. Ты это, боишься-то зря. У нас никогда ни леших, ни водяных не водилось. Сколь живу, не слыхал, нет!.. Вообще сказки все.

— А я ничего, я не боюсь, — солгала Татьяна.

— И хорошо, —