той или иной степени затрагивающих тему репрессий «первого года» советской власти, составлены многотомные списки жертв советских репрессий[775]. Эта достойная похвалы исследовательская активность кажется особо впечатляющей на фоне невнимания к данной теме российских и западноевропейских исследователей[776]. Однако, отдавая должное интенсивности работы литовских историков, невозможно не заметить, что во многом литовская историография советских репрессий «первого года» остается весьма шаблонной, односторонней и несвободной от фактических ошибок. Загнанная в прокрустово ложе официально утвержденной историко-политической доктрины[777], литовская историография просто не рассматривает таких вопросов, как, например, мотивация репрессивной деятельности советских властей[778]. Не менее печальны не выдерживающие критики, но весьма настойчивые попытки ряда литовских историков отождествить советские репрессии с геноцидом — попытки, на наш взгляд, имеющие скорее политический, чем научный характер[779]. Подобная практика принимает вызывающие беспокойство масштабы; известный литовский историк А. Каспарявичюс отмечает, что «ряд авторов, ниспровергая старые советские мифы, внедряют новые, используют неадекватные понятия, преувеличения и умозрительные заключения. Так, даже один из крупнейших исследователей советского периода истории Литвы А. Анушаускас сводит все проявления репрессий к сознательному истреблению — геноциду литовского народа»[780].

Политической (само)цензурой литовских исследователей, по всей видимости, объясняется и тот факт, что репрессивная деятельность советских властей, как правило, рассматривается без учета общего контекста; в некоторых работах о репрессиях советских властей даже не упоминается о том, что у советских органов госбезопасности в Литве существовал реальный противник — сотрудничавшее с нацистскими спецслужбами подполье Фронта литовских активистов[781]. Советские репрессии рассматриваются как нечто изначально запрограммированное, неизбежное следствие присоединения Литвы к Советскому Союзу. Однако подобный подход не носит аксиоматического характера, он должен быть серьезно аргументирован, в том числе с опорой на аутентичные документы. К сожалению, какой-либо серьезной аргументации правильности подобного подхода в работах литовских историков мы не находим.

Гораздо лучше обстоят дела в области изучения деятельности Фронта литовских активистов; историками опубликован целый ряд глубоких исследований, посвященных различным аспектам деятельности ЛАФ, в том числе — ее антисемитской идеологии и практике[782]. Несмотря на это, репрезентация руководства и боевиков ЛАФ как героев в белых (или почти что белых) одеждах по-прежнему остается весьма популярной не только у политиков, но и в академической среде. Помимо попыток преуменьшить ответственность ЛАФ за убийства евреев, важным аргументом для оправдания «национальных партизан» становится постулируемая жестокость репрессивной политики «первого года» советской власти в Литве. Однако, как уже указывалось выше, подобная аргументация требует фактических доказательств.

По нашему убеждению, при обсуждении дискуссионных и болезненных для общества вопросов истории крайне полезным является максимально широкое привлечение документальных источников. Введение в научный оборот новых документов позволяет тщательно аргументировать свою позицию; однако гораздо более важным следствием расширения источниковой базы становится возможность сужения круга возможных интерпретаций за счет «отсечения» тех из них, которые находятся в прямом противоречии с выявленными источниками и, следовательно, носят явно спекулятивный характер.

К настоящему времени нами изучен и опубликован комплекс документов, позволяющий, во-первых, составить представление об идеологии, планах и конкретной деятельности Фронта литовских активистов, и, во-вторых, прояснить масштабы и динамику репрессивной деятельности советских органов госбезопасности в Литве, ее мотивы, процесс подготовки и проведения конкретных репрессивных акций (в первую очередь — депортации июня 1941 г.), роль союзных и республиканских органов НКВД-НКГБ в осуществлении репрессивной деятельности[783].

Изученные нами документы показывают, что традиционное представление об изначальном наличии у советских властей планов по проведению массовых репрессий в присоединенной к СССР республике основано не на фактах, а на затянувшемся историографическом недоразумении.

Достаточно долгое время в качестве «доказательства» существования подобных планов назывался приказ НКВД СССР № 001223 от 11 октября 1939 г[784]. Эмигрантские прибалтийские историки (а вслед за ними и другие[785]) утверждали, что именно на основе этого приказа осуществлялась депортация 14 июня 1941 г. Получалось, что подготовка советских властей к проведению массового выселения «антисоветского элемента» из Литвы началась еще осенью 1939 г., до вхождения республики в Советский Союз. Однако это утверждение было построено на неверной атрибутации документа; за реально существовавший приказ НКВД СССР № 001223 от И октября 1939 г. ошибочно принималась опубликованная немецкими пропагандистами еще в 1941 г. инструкция о проведении депортации из республик Прибалтики за подписью заместителя наркома госбезопасности СССР И. Серова, датируемая началом июня 1941 г[786]. Впервые на ошибочность отождествления «инструкций Серова» с приказом № 001223 указал еще в конце 70-х гг. XX в. финский историк С. Мюллюниеми[787]’ после того как историкам стали доступны документы советских спецслужб, ошибочность подобной атрибутации была признана и рядом прибалтийских историков[788].

Однако это признание ошибки не привело к отказу от концепции о заблаговременной подготовке советскими властями массовых репрессий и депортаций в республиках Прибалтики и конкретно в Литве. Из многочисленных сохранившихся документов республиканских НКВД-НКГБ следовало, что в соответствии с приказом № 001223 осуществлялся оперативный учет «антисоветского элемента»; соответственно было высказано предположение, что речь шла об учете тех, кто намечался к аресту или депортации. Ссылаясь на адаптировавший приказ № 001223 к местным условиям приказ НКВД Литовской ССР № 0054 от 28 ноября 1940 г., [789] уже упоминавшийся историк А. Анушаускас утверждает, что подлежавшие постановке на оперативный учет лица включались в списки на арест[790].

Подобное предположение, разумеется, имеет право на существование — до тех пор, пока о содержании приказа № 001223 было известно лишь по косвенным данным. Однако в 2012 г. приказ № 001223 был выявлен нами в фондах Государственного отраслевого архива Службы безопасности Украины и опубликован[791]. Выяснилось, что приказ № 001223 и введенная им в действие инструкция об осуществлении оперативного учета не предусматривали автоматической подготовки к осуществлению репрессий в отношении поставленных на учет «антисоветских элементов». Речь шла не более чем о создании базы данных на лиц, которые потенциально могли быть использованы «иностранными разведками и контрреволюционными центрами в антисоветских целях» и потому должны были находиться в сфере внимания органов госбезопасности.

Подобная информационная работа была характерна для всех полицейских органов XX в., независимо от формы правящих режимов. Так, например, созданное в 1919 г. в США Отделение общей разведки (General Intelligence Division) в короткое время собрало досье на 200 тысяч «нелояльных»[792], а к 1960 г. Федеральным бюро расследований велось около 432 тысяч дел на «подрывные» организации или лица[793]. Все это — не более чем одна из повсеместно распространенных практик описанной П. Холквистом модерной «политики населения»[794]; сама по себе организация оперативного учета потенциально нелояльных граждан еще не означает, что все они неизбежно подвергнутся каким-либо репрессиям. Таким образом, ни приказ