- Сам хотел побеседовать. Софья Васильевна, вы побудете здесь?

Побудет.

Если Бекшеев что-то понимал, то Софья Васильевна в ближайшее время из палаты не выйдет. И от кровати не отойдет ни на шаг.

Надо бы как-то Каблуковым позвонить, Зима волноваться будет…

- Что с ней? – спросил Бекшеев, прикрыв за собой дверь. – Её отравили, верно?

- Верно, - Захар вытащил из кармана портсигар, покрутил и обратно сунул. – Может, на улицу?

- А…

- Здесь травить некому. После пожара все разбежались. Слух пошел, что из столицы некромант приедет и всех проклянет… если он в ближайшее время не уберется, то госпиталь можно закрывать.

- Уберется, - пообещал Бекшеев.

На улице с одной стороны жарило солнце, с другой тянуло ветром, причем ветер как раз был холодным, пронизывающим до костей.

Захар вытащил портсигар.

И сигаретой затянуться успел, и даже рот открыл, собираясь сказать что-то наверняка важное и по делу, когда раздался рокот мотора. А в следующее мгновенье и машина показалась.

- Случилось что-то, - Захар бросил сигарету на землю и раздавил. – Всегда так… если дерьмо, то в двойном размере. Извините… надо бы Милочку найти, а то я выложился прилично.

Визг тормозов ударил по нервам. Машину повело, опасно накренило, но она устояла. А потом распахнулась дверь.

Твою ж мать.

И вправду, если дерьмо, то дважды.

Зато звонить нужды нет.

- А я говорил, - произнес Захар с прежней меланхоличностью в голосе. – Закон парных случаев. Любой медик знает… идемте. Помощь нужна будет. Вы хоть и не целитель, но поддержать сумеете… что с ней?

- Утонула, - Анатолий Каблуков был совершенно не похож на себя прежнего. – Она… утонула… она дышала ещё! А потом опять… спасите её. Пожалуйста…

Спасли.

И Бекшеев окончательно уверился в том, что целительство – это не для него. Честно говоря, он мало, что понимал. Его задача была – находиться рядом и силой делиться, которую сперва Захар тянул понемногу, а потом вдруг что-то произошло, что-то нехорошее, если Захар выругался и так, от души, и силу потянул всю, какая была.

В какой-то момент появилась Людочка.

И встала по другую сторону кушетки.

Потом… потом они открывали девочке рот. Переворачивали. Давили на грудь. Вливали силу. И снова переворачивали. На живот. Вдоль кушетки, поперек… тело потряхивало. Её вырвало и, кажется, не единожды. И сердце обрывалось. А потом снова запускалось.

Кажется, дважды.

Или трижды.

Или просто Бекшеев сбился со счета. А может, вообще ему это все примерещилось. Просто в какой-то момент он осознал себя стоящим, прислонившимся к стене. И стоял он с закрытыми глазами, а рядом, взяв его за руку, точно так же стояла Зима.

- Вот, - это стояние, длившееся вечность, прервал Каблуков, вложив в свободную руку кружку. Как, вложив, прижал, заставил взять и сам же поднял, помогая донести до губ. – Сказали, чтоб вы выпили. Вам надо. И до дна.

- Что…

- Чай. Сладкий. Просто чай. И шоколадка. Вы пейте, я подержу.

И взгляд почему-то отвел, будто он виноват…

В чем?

Бекшеев разберется. Позже.

- Спасибо, - сказал он и хлебнул этого обжигающего, сладкого и потому густого, как сироп, чая. Правильно, сахар – это то, что поможет восстановить силы. А Бекшеев пуст, как тогда, на Дальнем.

- И вам лучше сесть. Или лечь… я помогу. Тут мест много, в госпитале. Опирайтесь, - Каблуков и вправду попытался подставить плечо.

- Я сама, - очнулась Зима. – Спасибо. И не уходи далеко… надо будет поговорить.

- Надо. Пожалуй. Я… с Зоей посижу. А то очнется вдруг и испугается еще.

Возражать сил не было.

- Не очнется, - это уже Захар, который вошёл без стука. В руках он держал стакан в латунном подстаканнике. – Спать будет до утра, если не дольше… но тебе тоже отдохнуть стоит. На, выпей.

И стакан протянул Каблукову. А тот взял с усмешечкой и уточникл:

- Отрава?

- Да нет… хотя я бы не отказался тебя притравить. И матушку вашу…

До кушетки идти оказалось недалеко. Но сперва Бекшеев чай допил, заставил, даже когда этот чай отказался в горло лезть, все одно протолкал. А сладость приторную заел сладкою же шоколадкой. Так себе вариант, но за неимением другого – сойдёт.

Слабость накатывала. И головокружение появилось, но это мелочи.

- Девочка…

- Жива. И Людочка за ней присмотрит. Она не допустит, чтобы что-то произошло. По-моему, она всерьез считает её своей дочерью. Тем более…

Он опять осекся.

- Извините. Становлюсь безмерно говорлив. Это не мой… секрет. И к вашим делам отношения не имеет.

- Ничего страшного, - Людочка тоже вошла. Бледная и растрепанная, разом вдруг похудевшая, с запавшими глазами. – Это и не секрет. Своих детей у меня не будет.

- Почему? – вырвалось у Бекшеева раньше, чем он понял, насколько неуместно и неприлично это вот любопытство.

- Война – не лучшее место для женщины… - Людочка подошла и взяла за руку. – Позволите? Понимаю, что с Захаром было бы удобнее, но он опять выложился. Иначе не умеет.

- Можно подумать, ты умеешь… я тебе еще там говорил, что это вот вечное себя доведение до грани добром не закончится.

Теплая сила Людочки была подобна тонкому ручейку.

- Не стоит, - Бекшеев попытался высвободить руку. – Я не так уж и плох.

- Это просто диагностика… а вот насчет остального. Сердце в целом удовлетворительно, но вам бы образ жизни поменять. Чуть больше спокойствия… отдыха. Прогулок.

И Людочка хихикнула, явно сообразив, насколько нелепы эти рекомендации.

- И тебе тоже… - буркнул Захар и тоже засмеялся нервным судорожным смехом. – Извините. Это… нервное. Защитная реакция просто… или плакать, или смеяться… смеяться легче. Особенно над собой.

Каблуков, опустившийся на койку у стены, переводил взгляд с Людочки на Захара, с Захара на Бекшеева. На Зиму в мятой частью мокрой одежде.

- Там… на войне… осенью мокро и сыро. И весной. И летом тоже порою. Много простуд. Едва ли не больше, чем ранений. Лечиться… если не лечить, то любая простуда быстро превращается в пневмонию. А лечить-то особо нечем. К нам же все равно шли. Даже не с ранеными, а просто местные… женщины большей частью. И просили не за себя – за детей. Как им было отказать? – сказала Людочка тихо.

- Она и не отказывала. Потому и была