Сначала мрак склепа, что освещался только парой свечей, был слишком густым, чтобы позволить их глазам различить что-то определенное; но, пройдя немного вперед, Найт рассмотрел перед темными домовинами, вытянувшимися вдоль стен, молодого человека, который стоял и делал записи в блокноте для рисования.

Найт сказал лишь одно: «Стефан!»

Стефан Смит, не будучи в том же абсолютном неведении относительно Найтова местопребывания, как Найт был относительно его, в тот же миг узнал своего друга и превосходно видел силуэт красавицы, что стояла за его спиной.

Стефан прошел вперед и пожал ему руку, ни слова не говоря.

– Почему ты не писал мне, мой мальчик? – спросил Найт, никак не обозначив для Стефана присутствие Эльфриды. Для эссеиста Смит по-прежнему остался деревенским мальчиком, которому он покровительствовал и о котором заботился – одним словом, тем, с кем формально знакомить леди, помолвленную с ним самим, казалось Найту неуместным и абсурдным.

– А вы почему мне не писали?

– Ах, ну да. Почему я не писал? Почему мы оба не писали друг другу? Это вопрос, на который мы не всегда можем ответить ясно, опасаясь признаться самим себе в том, что были глупы. В любом случае, я о тебе не забыл, Смит. И теперь мы встретились; и мы должны встретиться снова и поговорить гораздо дольше, чем здесь это удобно в таких условиях. Я должен знать во всех подробностях твою жизнь. То, что ты процветаешь, это я понял, и ты должен научить меня этому.

Эльфрида стояла позади. Стефан понял значение ее взгляда и немедленно догадался, что она никогда не упоминала его имени Найту. Его такт и умение избегать катастрофы в отношениях были главными качествами, кои сделали его интеллектуально респектабельным, и в этом он далеко превзошел Найта – в общем, он решил мирным путем выйти из создавшегося положения, не задев никоим образом чувства Найта или Эльфриды, вознамерившись сделать для этого все возможное. Его старое чувство признательности Найту никогда не оставляло его полностью, а его любовь к Эльфриде была теперь великодушной.

Едва смея наблюдать за ее движениями, он видел, что она будет вести себя с ним так, как он сам поведет себя с ней; и если он поведет себя как незнакомец, она сделает то же самое, дабы избежать неловкого положения. Обстоятельства благоприятствовали этому, и желательно было, чтоб он держался с Найтом как можно более скрытно и сократил встречу насколько возможно.

– Опасаюсь, что мое время пребывания здесь будет настолько кратким, что я не могу позволить себе даже это удовольствие, – сказал он. – Я уезжаю завтра. И до того момента, пока я не отплыву на континент и в Индию, что будет через две недели, у меня едва ли будет свободная минута.

Разочарование Найта и его недовольные взгляды, когда он услышал этот ответ, причинили Стефану столько же сильной боли, как и тогда, когда он увидел Эльфриду с ним под руку. Слова о нехватке времени в буквальном смысле были правдивы, однако тону, которым их произнесли, было далеко от искренности. Стефан был бы бесконечно рад побеседовать с ним, как в прежние времена, и считал колоссальной для себя утратой, что ради спасения женщины, в глазах которой он обратился в ничто, ему приходится умышленно отталкивать своего друга.

– О, мне жаль это слышать, – вымолвил Найт, которому изменил голос. – Но, разумеется, если у вас важные дела, которые требуют вашего внимания, ими не должно пренебрегать. И если это будет наша первая и последняя встреча, позвольте мне сказать, что я желаю вам успеха от всего сердца!

Тон Найта смягчился к концу речи, торжественность места стала влиять на него и очистила его сердце от ребяческой и мимолетной обиды на слова.

– Вот ведь странное место для нашей встречи, – продолжал он, озираясь вокруг.

Стефан ответил кратким согласием, и после этого воцарилось молчание. Черные очертания гробов теперь можно было различить гораздо яснее, чем при первом взгляде на них, белесые стены и арки сильно выделяли их контуры, делая из них выпуклые рельефы. То была картина, коя врезалась в память всем троим как незабываемая веха в истории их отношений. Найт, с оживленным выражением лица, стоял между своими спутниками, но немного впереди их, Эльфрида стояла справа от него, а Стефан Смит – слева. С правой стороны белый дневной свет слабым потоком лился внутрь склепа и казался голубоватым по контрасту с желтым светом свечей, что горели у стен. Эльфрида застенчиво отступила назад и стояла ближе всех к выходу, и она больше всех была залита дневным светом, в то время как Стефан стоял полностью в свете свечей, и тот край неба, который был виден выше верхних ступеней, что вели в склеп, казался ему пятном голубовато-стального цвета, и ничем больше.

– Я побывал здесь два или три раза с тех пор, как склеп был открыт, – сказал Стефан. – Мой отец здесь занимался подготовкой ко всему, как вы знаете.

– Да. Что вы делаете? – спросил Найт, глядя на блокнот для рисования и карандаш, кои Стефан держал в руках.

– Я делал зарисовки некоторых элементов церкви и после этого занимался тем, что копировал некоторые имена со здешних гробниц. Прежде чем я уехал из Англии, я делал много работы подобного рода.

– Да, разумеется. Ах, это бедная леди Люкселлиан, я полагаю. – Найт указал на гроб из светлого атласного дерева, который стоял на каменных лежнях[150] в новой нише. – А здесь покоятся останки ее родных с этой стороны. Кто эти двое, чьи гробницы расположены так плотно и близко друг от друга?

Голос Стефана немного дрогнул, когда он ответил:

– Это леди Эльфрида Кингсмор, урожденная Люкселлиан, и ее супруг, Артур. Я слышал от моего отца, что они… что он сбежал вместе с нею и женился на ней вопреки воле ее родителей.

– Тогда я предполагаю, что отсюда взялось то имя, что дали вам при крещении, мисс Суонкорт? – сказал Найт, повернувшись к ней. – Думаю, что вы рассказывали мне, что это было три или четыре поколения назад, когда ваша семья отделилась от Люкселлианов?

– Она была моей бабкой, – отвечала Эльфрида, напрасно пытаясь облизнуть пересохшие губы, прежде чем заговорить.

В этот миг она напоминала Магдалину Гвидо[151] с ее взглядом, в коем ясно читались угрызения совести, только воплотившуюся в детски-невинном теле. Она почти полностью отвернула лицо от Найта и Стефана и устремила взор на клочок неба, видимый из склепа, как если бы ее спасение зависело от того, чтобы она быстро достигла его. Ее левая ладонь слегка касалась свернутой калачиком руки Найта, отдернутая наполовину назад из-за стыда, что она предъявляет на него права перед своим первым возлюбленным, но все-таки она не желала отказываться от него; таким образом ее перчатка едва касалась его рукава. «Как быть прощенным и хранить свой грех?»[152] – выстукивало сердце Эльфриды в ту минуту.