– Что ж, скажем, после завтрака, в одиннадцать часов.

– Да, одиннадцать часов. Я вам обещаю. Будьте строги и не позволяйте мне отказываться от моего обещания.

– Мисс Суонкорт, одиннадцать часов.

Эльфрида выглянула из окна своей гардеробной на первом этаже, и Найт посмотрел на нее с балюстрады террасы, где он праздно сидел какое-то время, разделяя свои взгляды между страницами книги в его руке и сверкающими цветами гераней и кальцеолярий да упомянутым открытым окном.

– Да, я знаю, что одиннадцать. Я иду.

Он подошел ближе и стал под окном:

– Как вы себя чувствуете утром, Эльфрида? Выглядите вы так, будто длительный ночной отдых не пошел вам на пользу.

Вскоре после этого она появилась в дверях, приняла его предложенную руку, и вместе они медленно отправились вниз по усыпанной гравием дорожке, коя вела к реке и пропадала между деревьев.

Ее решение, что продержалось в силе на протяжении последних пятнадцати часов, заключалось в том, чтобы поведать ему всю правду без утайки, и теперь этот миг настал.

Шаг за шагом они шли вперед, и она, тем не менее, не проронила ни слова. Они уже почти дошли до конца дорожки, когда Найт нарушил молчание:

– Ну, где же признание, Эльфрида?

Она помедлила мгновение, глубоко вздохнула и сказала вот что:

– Я как-то раз говорила вам – или, вернее, я дала вам понять – то, что не было правдой. Мне кажется, вы думали, что я имела в виду, что мне исполнится девятнадцать в мой следующий день рождения, а на самом деле девятнадцать мне исполнилось в мой прошлый.

Этот момент оказался для нее слишком большим испытанием. Теперь, когда подошел решительный миг, никакие тревожные угрызения совести, никакая любовь к честности, никакое острое желание излить ему душу и получить прощение вместе с поцелуем не могли напрячь волю Эльфриды, чтоб она пошла на такой риск. Ужас, который она испытывала, стоило ей подумать о том, что он ей не простит, только разросся при воспоминании о вчерашнем обмане, который мог добавить отвращения к его разочарованию. Уверенность в том, что он будет ее любить еще один день, который она выгадает своим молчанием, была для нее ценнее надежды на вечность вместе, ради коей пришлось бы рискнуть всем.

Дрожь, кою в ней вызвали все эти размышления о том, что она намеревалась сказать, придали такое естественное волнение тем словам, что она произнесла на самом деле, что Найт ни на секунду не заподозрил, что это была замена, кою она придумала в последнюю минуту. Он улыбнулся и с нежностью пожал ее руку.

– Моя дорогая Эльфи, – да, вы теперь моя дорогая, – никакого протеста, – какая же вы обворожительная маленькая женщина, что бываете столь абсурдно щепетильны из-за ничтожной малости! Право слово, меня никогда не заботило, когда именно был ваш девятнадцатый день рождения – в прошлом году или в нынешнем. И, богом клянусь, мне вовсе не нужно это знать, поскольку такой пустяк никогда не заставит переживать из-за него благоразумного чудака, который и без того на дюжину лет вас старше.

– Не хвалите меня… не хвалите меня! Хотя я бесконечно ценю вашу похвалу, сейчас я ее не заслуживаю.

Однако Найт, будучи в исключительно добродушном настроении, усмотрел в этом горестном восклицании одну только скромность.

– Что ж, – добавил он спустя минуту. – Вы знаете, что нравитесь мне еще больше за такую нравственную чистоту, хоть я и зову это абсурдом. – Он продолжал свою речь с нежной серьезностью. – Ибо, Эльфрида, есть всего одно качество, что я люблю видеть в женщине: это душа такая же правдивая и чистая, как небесный свет. Я могу примириться с чем угодно, если у женщины такая душа, и ничего не прощу, если она этим не обладает. Эльфрида, вы обладаете подобной душой, если она вообще свойственна женщине, и, обладая ею, сохраните ее в чистоте, и никогда не внимайте новомодным теориям сегодняшнего дня о женских привилегиях и о естественном праве женщины пользоваться уловками. Поверьте на слово, моя дорогая девочка, что благородная женщина должна быть такой же честной, как и благородный мужчина. Под честностью я особенно имею в виду честность не только в деловых вопросах и общественных отношениях, но также во всех деликатных вопросах любви, однако при этом женщины особенно любят ссылаться на привилегию изворачиваться и хитрить в последнем, что будто бы даровано вашему полу.

Эльфрида с тревогой взглянула на деревья.

– А теперь давай пойдем к реке, Эльфи.

– Я бы пошла, если б у меня на голове была шляпка, – сказала она таким голосом, будто превозмогала какую-то боль.

– Я принесу ее вам, – сказал Найт, желая приобрести ее компанию по такой низкой цене. – Вы только посидите здесь минутку.

И он развернулся и торопливо пошел к особняку, чтобы взять необходимую вещь.

Эльфрида присела на одну из тех грубых скамей, что в изобилии украшают собой здешние земли, и замерла, не отрывая взгляда от травы. Ей пришлось поднять глаза, когда она услышала треск сучьев и неровные шаги неподалеку. Проходя вдоль тропинки, коя пересекала ту, на коей она была, и коя шла через отдаленные кустарники, Эльфрида увидела вдову фермера, миссис Джетуэй. Прежде, чем та заметила Эльфриду, она остановилась, чтобы посмотреть на особняк, очертания которого были видны сквозь кусты. Эльфрида, отшатнувшись назад, понадеялась, что неприятная женщина пройдет мимо, не заметив ее. Однако миссис Джетуэй, коя, казалось, обращалась с молчаливой речью к дому, где жила Эльфрида, речью, которую, несомненно, продиктовала причина, что была в некотором смысле воспринята ее сознанием шиворот-навыворот, заметила девушку и немедленно подошла к ней и стала перед нею:

– A-а, мисс Суонкорт! Отчего вы беспокоите меня? Неужто я вторглась в ваши владения потому, что прошла здесь?

– Вы можете здесь гулять, если вам так нравится, миссис Джетуэй. Я отнюдь вас не побеспокою.

– Вы беспокоите мой ум, а мой ум заключает в себе целую жизнь, ибо мой мальчик по-прежнему там, а вышел он из моей утробы.

– Да, бедный юноша. Я сожалею о его смерти.

– Знаете ли вы, отчего он погиб?

– Чахотка.

– Ох нет, нет! – сказала вдова. – Под этим словцом «чахотка» скрыто куда больше. Он умер оттого, что вы сперва ничуть не возражали против того, чтобы быть его возлюбленной, а затем ему изменили, и это убило его. Да, мисс Суонкорт, – произнесла она возбужденным шепотом, – вы убили моего сына!

– Как можете вы быть такой злой и глупой! – воскликнула Эльфрида, вскочив на ноги с негодованием. Но негодование было ей несвойственно, и она, будучи измучена и истерзана последними событиями, потеряла всякую силу защищаться, кою эта эмоция обычно придает. – Я не могла ему помешать любить меня, миссис Джетуэй!