действительно заняться переоценкой ценностей, забыв о выгоде в прежнем её понимании. Но как давний закоренелый политик он никогда ничего не станет делать без тонкого расчета! «Когда начинают давать, готовься за это заплатить» – это его слова. Значит, сейчас, за выгодным предложением последует и цена. И еще вопрос – сумеет ли герцогиня Анжуйская эту цену заплатить? И на что она пойдет, чтобы заплатить, потому что блистательные перспективы уже поманили, от них уже тяжело отказаться. Но Бог свидетель, всё это не ради собственной выгоды!

Мадам Иоланда почувствовала, что дыхание у неё перехватывает и невольно подняла руку к горлу.

– Вы искушаете меня, дядя?

– Нисколько! Отдавая права на герцогство, я вовсе не хочу, чтобы Рене стал казаться женихом более выгодным. Я хочу, чтобы он этим женихом непременно СТАЛ. И почему-то уверен, что нашему мальчику ни за что не придется расплачиваться. Во всяком случае – не теперь, и не за мой дар.

Мадам Иоланда внимательно всмотрелась в глаза Де Бара.

– Я не верю в бескорыстие, дядя. Любое действие преследует какую-то цель. Пусть даже самый невинный, но расчет должен произойти. Иначе я стану думать, что вы просто переложили свои страхи на мои плечи и приобрели весьма выгодное облегчение своей душе.

Де Бар грустно улыбнулся.

– Вы, как всегда, проницательны, моя дорогая. Я, действительно, не так уж бескорыстен, и, действительно, хотел бы кое-что получить. Но только одно! И это одно – всего лишь возможность участвовать в ваших делах, Виоланта. Я ведь не случайно упомянул о том, что готов послужить чему-то истинно великому. До сих пор ваша странная вера в приход Девы-спасительницы казалась мне абсолютной утопией, но ныне дела во Франции таковы, что без Чуда нам не обойтись. И я, наконец, уверовал… Не отводите взгляд, дорогая. Я по-отечески люблю вас, может поэтому и догадался о том, чем вы занимаетесь втайне ото всех… К тому же у меня всегда были свои шпионы, которые доносили о многом, и о том, что делалось с вашей подачи, в частности. Я просто сопоставил, сделал кое-какие выводы, но понял не так уж много. Вы хорошо прячете свои дела, дорогая. Но даже самым сокровенным тайнам требуется иногда поддержка в виде новых посвященных. Я ведь вам друг и, смею надеяться, совсем не глуп. Я готов помогать во всем, даже если окажется, что все это, с моей прежней точки зрения, пропитано ересью.

Мадам Иоланда закрыла глаза.

Впервые за последний год, душа её ликовала, наполняясь уверенностью и новыми силами.

– Спасибо, дядя, – прошептала она. – Спасибо… И прямо сейчас, чтобы доказать свою благодарность, я хочу просить у вас очень важного для меня совета.

– Какого же?

– Относительно Бернара д’Арманьяк.

Мадам Иоланда хотела разъяснить, что именно смущает её в личности графа, как возможного союзника, но осеклась. Лицо де Бара вдруг стало отчужденным и непроницаемым, как в те времена, когда влиятельный епископ еще умел прятать слезы. Из его голоса как-то сразу ушла вся мягкость.

– Не стоит, дорогая… Граф Бернар долго не протянет, уж поверьте. Он, конечно, не самый худший из тех, кто пытался и пытается получить власть над королем, сделал немало полезного, хотя и растерял свою былую популярность. Но тут я его не упрекну: трудно оставаться чистым, когда вычищаешь грязь… Беда в том, что посреди сложнейшей обстановки, когда за всем нужно следить в десять глаз, граф допустил серьезный просчет, за который не только он сам, но и все мы скоро поплатимся. Единственный совет, который в связи с этим я могу вам дать – поскорее сообщите дофину Шарлю, чтобы готов был покинуть Париж в любую минуту, иначе…

– О каком просчете вы говорите? – перебила герцогиня, чувствуя неприятный холодок внутри.

Луи де Бар подался к ней всем телом, словно боялся, что его услышит кто-то еще, и прошептал:

– Удалив из Парижа мать, следовало оставить в нем дочь. А теперь эту карту разыграют другие. И, как мне кажется, более успешно…

ТУР

(декабрь 1418 год)

Изабо делала вид, что молится, хотя сумбур в её голове не шел ни в какое сравнение с тем душевным умиротворением, которое требовалось для молитвы. Что-то бессвязно бормоча, она то и дело оглядывалась на вход небольшой церквушки, где стоял, подпирая стену исповедальни, её тюремщик – рыцарь Дюпюи.

«Пропади ты пропадом!», – увязала свои мысли королева в единственную осмысленную фразу и подняла глаза на распятие. Лик Иисуса показался ей суровым, как будто он знал, какое святотатство здесь готовилось. Но, содрогнувшись внутренне, Изабо упрямо тряхнула головой. Разве не святотатством было запирать королеву Франции в грязном запущенном замке и грозить ей судом и расправой?! Разве не святотатство, что принцесса Мари, герцогиня Баварская – без пяти минут жена английского короля – едва ли не на коленях упрашивала ничтожного дворянчика Дюпюи о милости, в которой не отказывают даже самой грязной крестьянке: всего лишь иметь возможность молиться и посещать мессу?!

В другое время Изабо ни за что не позволила бы дочери унижаться, но сейчас было не до гордости. Она и сама уже почти пять месяцев улыбалась всем своим тюремщикам – от Дюпюи до последнего солдата – и была тиха, кротка, смиренна…

С того дня, как ей сообщили, что шевалье де Бурдона зашили в мешок и утопили в Сене, королева жила только одним – она придумывала достойную казнь Бернару д'Арманьяк. Но картины – одна страшней другой – сменялись в её голове, не принося никакого удовлетворения, потому что для этого злодея всё казалось мало!

Почти месяц она провела мысленно графа колесуя, четвертуя и прожаривая, пока в один прекрасный день мрачный слуга, приносивший ей еду, не обронил рядом с миской мелко свернутую записку.

С того дня жизнь Изабо полностью переменилась.

Она потребовала немедленного свидания с дочерью, о которой до сих пор почти не вспоминала, а когда Мари вошла, бросилась ей на шею со слезами и осыпала поцелуями, чего в отношении своих детей не делала уже давно. «Я хочу замолить свои грехи ради тебя, моя милая!» – был основной мотив их беседы. И уже на следующий день юная принцесса, которая ни в чем не провинилась и узницей не считалась, стала просить Дюпюи дать ей охрану, чтобы съездить в аббатство Мармутье, расположенное неподалеку.

Потом она стала проситься съездить в это святое место вместе с матерью, а когда Дюпюи отказал, принцесса повела настоящую осаду по всем правилам воинского искусства, беря измором упрямую душу тюремщика.

Само собой, Дюпюи скоро