которая продвигается с осторожностью, может заменить собой впоследствии любую фигуру… «Может, мне вас и заменить, граф? – подумал Ла Тремуй без особой злости. – Слишком уж нахраписто взялись вы за поводья в этой колеснице, а таких быстро убирают… Я же всегда готов предоставить править другим. Только подскажу, в какую сторону лучше ехать…

Впрочем, торопиться не стоит. Вы приказали – я исполню. А дальше разбирайтесь-ка, пока, сами»

* * *

Через день королева уехала в Венсен.

Накануне, как и собиралась, она прибыла во дворец, чтобы повидаться с мужем и сыном. Но сын во встрече отказал, сославшись на простуду, которую подхватил в дороге. Вылечить эту простуду никак не удавалось, поэтому принимал дофин только коннетабля и мессира дю Шастель.

«Все такой же дохляк, – презрительно заявила своим фрейлинам Изабо, – Но, согласитесь, он стал умнее. Если эта зараза опасна, я готова похвалить Шарля за то, что принимает он только Арманьяка и верного пса этой наглой герцогини». Фрейлины засмеялись, а королева с легким сердцем отправилась сообщить королю о своем скором отъезде.

Несчастный безумец искренне огорчился. Долго упрашивал «бесценную душечку» не покидать его теперь, когда он так быстро поправляется, но Изабо уже трудно стало растрогать.

– Я вернусь к вашему полному выздоровлению, – сказала она, безразлично целуя мужа в сухой, как песок, лоб. – А вы, мой друг, распорядитесь пока, чтобы в Венсене мне не пришлось испытывать никаких беспокойств. Говорят, там до сих пор нет коменданта, а это очень неудобно.

– Куда же подевался прежний? – искренне удивился Шарль.

– Он умер, мой дорогой, – произнесла Изабо, с укором глядя на мужа.

– Умер? – опечалился тот. – Как жаль… Что-то все вокруг умирают…

И вдруг заплакал, тихо и горько.

Изабо отвернулась.

– Позовите лекаря, – распорядилась она, покидая королевские покои стремительно и шумно, как будто боялась заразиться здесь то ли безумием, то ли безумной тоской.

Ла Тремуй поспешил следом.

– Я все помню, ваше величество, – изогнулся он в подобострастном порыве. – Пока не было возможности подписать назначение, но не волнуйтесь, шевалье получит эту должность очень скоро.

– Я и не волнуюсь, – холодно произнесла королева. – Это вам следует волноваться, Ла Тремуй.

– Разумеется, мадам…

Он остановился, не поспевая за королевой, которая ни на миг не замедлила своего стремительного бегства, и, глядя ей вслед, снова подумал, что политика – дама, пожалуй, столь же изменчивая и своенравная, как избалованная женщина. Что если она вот так же капризно надует губки, и у графа Бернара всё пойдет не так, как он задумал? Ведь что ни говори, но есть еще английский король и Жан Бургундский. И пока один с превосходством победителя договаривается с другим, ни в чем нельзя быть уверенным до конца!

«Надо бы и здесь подстраховаться», – подумал Великий управляющий, потирая лоб.

И тут напряженно работающий мозг выдал вдруг решение простое и безопасное! Сердце Ла Тремуя радостно заколотилось. Не раздумывая больше ни минуты, он поспешил к покоям старшей королевской дочери, соображая на ходу, какими словами уговорить её последовать за матерью в Венсен! И как, не объясняя девушке истинных причин, заставить её не покидать королеву ни при каких обстоятельствах, даже если этого потребует сам король.

* * *

Дней десять после отъезда Изабо Великий управляющий выдерживал натиск настырного шевалье и изворачивался как мог, объясняя, почему приказ о его назначении до сих пор не подписан. На одиннадцатый день пришло долгожданное письмо от королевы…

Видимо, её величество сильно заскучала. При явном желании быть осторожной, она все-таки допустила в короткой записке несколько досадных оговорок, которые заставили Бернара д’Арманьяк, впервые за последние полгода, широко улыбнуться.

– Вот теперь пора! – воскликнул он, бережно пряча на груди долгожданное письмо.

Всё дальнейшее напоминало бой без неожиданностей, по всем правилам воинского искусства, когда исход ясен уже до начала по одному тому, как расставлены войска и какова их численность.

Далекий от дурных мыслей шевалье де Бурдон долго не мог понять, чего от него хочет присланный коннетаблем Танги дю Шастель. С высокомерием не очень умного человека он требовал почтения к своей персоне, все еще пребывая в иллюзорном заблуждении, что королева своим всемогуществом его защитит. Но мессир Танги совершенно его уничтожил, показав приказ об аресте, подписанный королем.

Изабо тоже никак не хотела верить… Рыцарь Дюпюи, которого коннетабль прислал в качестве её тюремщика, предъявил все нужные бумаги, в том числе и отдельное указание его величества доставить королеву в Тур, где и содержать под арестом до конца следствия. Но, даже видя, как перепуганные служанки собирают её вещи, даже садясь в карету без гербов и украшений, с одной только дочерью и без единой фрейлины, Изабо продолжала надменно заверять, что Арманьяк перестарался, и очень скоро безумный король переменит свое решение, а коннетаблю придется ответить за все головой…

До самого Тура она сидела в карете очень прямо, не шевелясь, и без отрыва смотрела за окно широко раскрытыми неподвижными глазами. К месту своего заточения проследовала с гордо вскинутой головой, и только брезгливо поморщилась, заметив перебегающую пустой зал крысу. Однако, когда Дюпюи распахнул перед ней дверь сыроватой, не обустроенной комнаты, Изабо вдруг побледнела и пошатнулась.

Вид жесткой лежанки в углу сказал ей яснее самого жестокого приговора, что всё кончено! Не будет больше ни жарких ночей в объятиях красавца шевалье, ни юности, ни обманчивой иллюзии вечного любовного восторга – ни-че-го! И самого шевалье де Бурдона тоже никогда больше не будет, ни в её жизни, ни на этом свете.

Изабо застонала, представив, что сделают с этим красивым телом палачи Арманьяка в застенках Шатле! И, рисуя в воображении картины, одну страшней другой, она поклялась, что отныне свою нерастраченную страсть обратит на ненависть ко всему, что хоть как-то связано с человеком по имени д'Арманьяк!

Весь вечер и всю ночь королева проплакала, жалея себя и несчастного де Бурдона, которому столько предстояло вынести. Но она ошибалась. Обезумевший от страха шевалье не выдержал первого же допроса. Он умер во время пытки, рыдая и крича, что ничего не знает о связях королевы с Жаном Бургундским, после чего попросил воды, которой уже не дождался.

Эти слова, последние в короткой жизни красивого юноши, были аккуратно записаны, вместе со всеми его «не знаю», и переданы Бернару д'Арманьяк, который, читая, лишь безразлично повел бровями.

– Что делать с телом, мессир? – пустым голосом поинтересовался судейский стряпчий.

Не думая ни минуты, коннетабль ответил:

– Сами не знаете? Бросьте в Сену. Он мне больше не нужен.

БУРЖЕ

(Зима 1417 -1418 года)

Первое без