– Пока я только задаю вопросы.

Великий управляющий присмотрелся к бумаге.

– Приказ еще не подписан, – сипло заметил он.

– Когда его подпишут, отвечать на мои вопросы станет поздно. И уже не нужно.

По спокойному, уверенному тону коннетабля Ла Тремуй понял, что шутить граф не намерен. За королеву он взялся серьезно, и поддержку имеет настолько мощную, что не боится посвящать в свои планы даже того, кому не слишком верит.

Подумав совсем немного, Ла Тремуй опустил глаза и молча кивнул.

– Приказ о назначении де Бурдона уже подписан? – спросил д’Арманьяк.

– Вчера.

– Порвите его и приготовьте новый. Полагаю, его величество не вспомнит, что один раз уже подписывал подобную бумагу?

– Не вспомнит.

Ла Тремуй коротко глянул на графа. Если тот намерен поставить ему в вину использование состояния короля в личных целях, то на это Великому управляющему и самому есть что сказать. Но д’Арманьяк ничего подобного делать не собирался.

– Пускай королева едет одна, – говорил он. – Пускай поживет какое-то время без любовника, поволнуется и письменно потребует его назначения… Впрочем, письмо сгодится любое – с простым напоминанием, упоминанием, новой просьбой. Лишь бы имя шевалье там было… А он, кстати, своей любовнице пускай шлет письма как можно чаще, вы поняли?

Ла Тремуй неопределенно пожал плечами.

– Королева может и не написать.

– Напишет. Это уже не ваша забота. Но, как только письмо придет, вы сразу же сообщите мне, и тогда мы оба пойдем к королю, каждый со своим приказом. Вы предъявите свой, как настоятельную просьбу её величества, которую обязаны выполнить, а я… Я задам только несколько вопросов и предложу на подпись эту свою бумагу, вместе с приказом об аресте и допросе шевалье де Бурдона, который тоже уже готов…

Ла Тремуй усмехнулся. «Похоже, я просчитался, поставив не на того рыцаря на этом турнире», – подумалось ему. Но коннетабль расценил усмешку по-своему.

– И не пытайтесь, сударь, помешать тому, что неизбежно произойдет – с вашей помощью или без неё. Арест королевы – дело решенное. Но в ваших же интересах, чтобы на том следствии, которое начнется, не всплыл вопрос: для чего, и по чьему наущению вы пытались рассорить меня с герцогом Анжуйским? Заметьте, до сих пор я об этом не спрашивал, но ведь могу и спросить.

Великий управляющий вздохнул.

– Если арест королевы – дело решенное, зачем вам я? – спросил он, глядя в сторону.

– Считайте, что это моя благодарность, – после короткой паузы ответил коннетабль. – Уж не знаю из каких соображений, но вы не донесли о тех переменах в дофине, которые всем нам бросились в глаза тогда в Анжере, и, тем самым, дали мне время…

– Может и донес, откуда вам знать? – хмуро буркнул Ла Тремуй.

Коннетабль покачал головой.

– Нет. Иначе за Шарлем послали бы не одного меня, спустя полгода, а целую армию и сразу же…

* * *

«Да, да, да! Я просчитался!» – твердил себе Ла Тремуй, почти бегом удаляясь от покоев д’Арманьяка. – «Королеву выводят из игры слишком уверенно. Дурачка де Бурдона скорей всего казнят, но прежде выбьют из него всё, что смогут о бургундских связях Изабо и обо всех её посредниках. Страшно подумать, что тогда начнется! Арманьяк будет единолично править от имени дофина, пока того окончательно не натаскает на власть герцогиня Анжуйская, а потом они объединятся в партию более крепкую, и, кстати, более законную….

Господи, благодарю тебя, что позволил хоть в чем-то не ошибиться и поступить разумно!»…

Полгода назад Ла Тремуй действительно ничего не сказал королеве о тех переменах, которые обнаружил в молодом Шарле. Слишком уж явно они были продемонстрированы, чтобы не задуматься, и Ла Тремуй задумался и решил не спешить.

«Герцог и герцогиня чересчур сильно привязались к вашему сыну, мадам, – доложил он тогда королеве. – Её светлость так пугается, так боится всякой опасности, которая может угрожать её драгоценным детям, что перенесла этот страх и на вашего Шарля. По её мнению дорога в Париж слишком опасна, чтобы ехать именно сейчас. Может быть весной или летом… Или, может быть, вам лучше послать в Анжер официальный приказ?»

Он ждал гнева, ждал обвинений в недостаточном рвении, ждал изощрённых насмешек над своей уступкой герцогине, но королева в ответ лишь небрежно пожала плечами и отмахнулась. Хотя должна была, по мнению Ла Тремуя, ухватиться за идею вернуть Шарля в Париж, настаивать и добиваться своего.

Великий управляющий презрительно усмехнулся. Женский ум… У кого-то коварный и безжалостный, у кого-то изощренный, особенно в отношении алькова, у кого-то вообще не поймешь – есть он или нет. Но когда на голове женщины корона, считаться приходиться с любым. Это политика. А политика – дело изменчивое. То требует действий по первому порыву и наказывает поражением за долгие раздумья, то, наоборот, заставляет думать и думать… Особенно за тех, у кого не поймешь что под короной! Вот, подумав, Ла Тремуй и решил: будь принц сам по себе, он бы его не просто выдал, он бы его привез и отдал. Королеве, бургундцам, хоть черту – делайте, что хотите. Но короткой беседы с герцогиней хватило, чтобы понять: за спиной Шарля стоял не столько герцог Анжуйский, сколько сама мадам – дама не менее опасная чем, к примеру, Жан Бургундский. И уж если кое-кому хотелось лишить Бернара Арманьякского одной из самых мощных его поддержек, то отравить следовало прежде всего её…

Ла Тремуй замер и испуганно осмотрелся по сторонам. Нет, здесь теперь даже думать откровенно не стоит!

Ах, зря он так глупо мечтал о быстрой карьере при этом дворе! Лучше всего было исчезнуть куда-нибудь. Но куда теперь исчезнешь? Выходит, раз уж сглупил, раз уж оказался в самой гуще и на свету, то надо хотя бы превратиться на время в послушную, бездумную тень того, кто вырвался в первые ряды и готов стоять у всех на виду – ненавидимый, обожаемый, обсуждаемый… Хотя, как Ла Тремуй теперь понимает – в этой драке, чем незаметней, тем лучше.

Он снова поправил ворот, который до сих пор казался смятым и вывернутым.

А ведь ему, в сущности, и трудиться особенно не надо. Граф Бернар именно это и предложил – стать послушной тенью. Что ж извольте, мессир, пешка, так пешка. Тоже фигура, в конце концов, и возможность для действий у неё не так уж и мала.

Одно плохо – на поле приходится стоять меж двух огней. Но у любой игры, в конце концов, есть свои правила: слишком дерзкие пешки всегда оказываются биты, зато пешка,