Вечером вернулись Адика и Йоран. Мужчина нас приятно удивил. Он выяснил, что и Милоша, и Вегейра держат на одном этаже. Но только я успела немного воспрянуть духом, как Йоран огорошил новостью:

— Рано радуешься. Их казнят через два дня.

Я написала записку для Барни, вознеся мольбу Треокому, чтобы через неё меня не нашли, хотя и старалась излагать мысли так, чтобы никто посторонний не понял их истинного смысла. Торопливо надев плащ, я улизнула из дома.

Ветер трепал волосы, то и дело мешая обзору. На улице снова помрачнело. Над городом сгустились тучи. Я спрятала голову под капюшоном, защищаясь от накрапывающего дождя.

Люди, кутающиеся от непогоды в плащи, сновали повсюду, похожие на огромных жуков. Я шла среди них, чувствуя себя ужасно тоскливо и одиноко. Я двигалась быстро, пытаясь согреться и практически не обращая внимания на то, что творится вокруг. Поэтому, когда толпа начала становиться плотнее, я не сразу это заметила.

Оживление, охватившее горожан на площади, граничило с животным азартом и неестественным любопытством. Люди кричали, активно размахивая руками, ожесточённо били друг друга, пробираясь к центру, и я успела пожалеть, что решила срезать путь до почтомата[*ящик или футляр, переносящий письма на большие расстояния] и попала сюда.

Я совершенно не понимала, что происходит. Ландвааг резко надел маску безумца, не поддающегося контролю. Толпа походила на стихию, сметающую всё на своём пути. Только когда течение вынесло меня с вместе с людским потоком ближе к сердцевине бушующей массы, я смогла разглядеть, что же заставило людей оторваться от своих дел в такую непогоду.

Посредине площади корчился от боли зверёк. Именно зверёк, а не человек или мужчина. Его лицо выражало чистое страдание, настоящее и искреннее, в котором не было ни капли игры. Весь измазанный в грязи, он волочился спиной по камню, царапая и без того обезображенную шрамами кожу. Тело покрывали синяки, фиолетовыми цветами украшающие грудь. Рваные по колени штаны, пропитанные едкой мочой, истощали мерзкий запах, даже на отдалении проникающий в ноздри.

Я остолбенела. Меня продолжали давить со всех сторон, но я перестала это чувствовать. Лишь замерла, не способная пошевелиться. Я не смогла отвести глаз от жуткой картины, ещё не раз обещавшей преследовать во снах.

Он заскулил. Я похолодела, не замечая, как дрожь волнами содрогает тело. В этом скулеже слились ужас от ожидания скорой расправы и мольба о пощаде, но стража Льен, облачённая в серую форму, единственным ярким пятном на которой был вышитый алыми нитками кинжал, не знала милости. Лошади гарцевали и беспокойно ржали, предчувствуя беду, несмотря на «ушки», ограждающие от излишних звуков.

Я дёрнулась вперёд. Я продиралась сквозь толпу людей, как горячий нож через воск, настойчиво напирая на преграду. Толпе пришлось расступиться, пропуская меня вперёд. Я рванула с единственной мыслью — спасти, немедленно спасти. Не замечая ничего вокруг, я остановилась, лишь когда кто-то схватил меня под локти.

— Дальше нельзя, — вмешался страж, крепко меня держа.

Мне захотелось ударить его, но когда я уже занесла кулак, то снова повернулась к центру площади и увидела лицо зверька. Покорёженное от ужаса, оно смотрело в глаза вершителям справедливости. Оцепенение прошло.

— Не Милош, — невольно выдохнула я, испытав облегчение, и тут же испуганно дёрнулась. Но мне повезло: слова, обронённые с языка, утонули в общем гуле, и стражи ничего не услышали.

Их занимало другое. Зверька, выпущенного на цепи на забаву публике, снова скрутили, не давая пошевелиться. Конечности крепко обвязали верёвками, проверив узлы на прочность. Они не подвели.

Четыре всадника двинулись на лошадях по кругу вокруг зверька, и тот захрипел. Толпа, предчувствующая кульминацию вечера, возликовала. Я по-прежнему корила себя за неспособность отвернуться, но отвратное зрелище не желало отпускать.

Верёвки тянулись от осуждённого к копытным, извиваясь уродливыми змеями. Наконец лошади начали уходить в стороны, и путы напряглись. Пленник заорал. Его распятое тело звездою раскинулось в стороны. Выпученные от боли глаза глядели прямо в небо, но Треокий, где бы он не находился, не пожелал помочь.

Руки и ноги мужчины опасно дёрнулись, и сквозь крики толпы оглушительно прозвучал хруст. Кости вышли из суставов, но мужчина всё ещё не закрывал глаза, хотя другой бы уже потерял сознание от боли.

Всадники тянули дальше. Конечности ещё сильнее напряглись, и спустя недолгое время их удалось оторвать. Обезображенные остатки человеческого тела ещё подавали признаки жизни, хотя осуждённый давно потерял способность мыслить и закрыл глаза.

Не находя в себе сил больше смотреть на покорёженный кусок мяса, я бросилась бежать. Когда я покинула площадь, то согнулась, будто меня пырнули ножом в живот. Меня вырвало прямо на мостовую.

Справедливость хороша, когда она не касается близких тебе людей. Крик осуждённого ещё долго стоял у меня в ушах. Мне пришлось превозмочь себя, чтобы всё-таки дойти до почтомата и отправить Барни письмо. Руки не желали слушаться, и конверт долго не удавалось засунуть в щель ящика.

Отправка срочных писем стоила баснословно дорого. Почтоматами могли похвастаться лишь крупнейшие города Льен, а самые богатые люди царства имели в своём распоряжении личные зачарованные футляры, переносящие корреспонденцию на большие расстояния.

Я таким похвастаться не могла, лишь слышала, что князь Азарский, владевший Вижским градом, хранил в своём кабинете подобную вещь. Всё своё детство я мечтала взглянуть на неё, но не имела возможности пробраться в покои аристократа. Оставалось лишь с тоской смотреть на его окна, источающие жёлтый свет свечей.

Иные, не имеющие достаточно средств на скорую почту, отправляли письма с гонцами, но даже этот способ был не по карману большинству населения Льен. Многие считали за счастье передать записки со знакомыми, отправляющимися в путь, или вместе с торговыми телегами.

Я потратила несколько золотых Милоша, чтобы попросить помощи у Барни, и дважды в день ходила к почтомату, надеясь побыстрее получить ответ. Но в это утро, как и в предыдущее, мои надежды не оправдались.

Я понуро вышла из невысокого здания. Его низкие окна практически касались земли, а стены, выкрашенные в серый цвет, казались совершенно неприметными, но каждый горожанин знал, что это место — не для бедняков.

Я вздрогнула от пронизывающего ветра, проникающего даже через плотную ткань. Осень напрочь стёрла воспоминания о прошедшем лете. Зной и тепло остались в прошлом.

Я обхватила себя руками, пытаясь согреться. Но не успела я сделать и пары шагов, как мимо меня прошла девушка в дорогом изумрудном плаще с золотой вышивкой по краям. Несколько секунд потребовалось на осознание того, что это именно та незнакомка, заинтересовавшая меня во время недавнего посещения лавки.

Будто не замечая направленного на неё взгляда, она зашла внутрь. Я помедлила немного, принимая решение, но любопытство победило. Я поспешила за ней.