Черт возьми, думала я, а может, он и есть — Азария? Может,он взял себе это имя, чтобы анонимно высказать все, что думает обо всех этихлюдях, о стране, о своих соплеменниках? Но — почему все это — мне? Что же ямогу? Я-то? Что я могу?!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В холле гостиницы «Минск» выступал дуэт: арфисткааккомпанировала певцу — совсем юному мальчику. У него был прекрасный тенор, иэто очень шло к его внешности скворца — с острым клювиком, круглыми глазами,медленно закрывающимися пленкой, к белой сорочке на выпуклой грудке. Он пел«Санта Лючию», улыбаясь, поводя клювиком…

…После ужина, заскучав, Яша спустился в бар… Из компаниидевочек, подкарауливающих клиента, к нему за стол подсела высокая, тонкая, явноза тридцать, женщина. В былые времена он легко шел на подобные приключения,которые часто перерастали в полуприятельские связи… Но здесь, под недреманнымоком главы департамента Бдительности, он обязан был хранить кристальнуюверность делу Восхождения.

Но не мог же он турнуть даму, подсевшую к нему за стол… Ктому же черты лица этой, остервенелой на вид, брюнетки, наводили на мысль овозможном у нее наличии мандата на Восхождение… Яша оглянулся и, конечно же,увидел за стойкой бара Эдмона, равнодушно поглядывающего на него сквозь высокийбокал с каким-то безалкогольным коктейлем.

И он разозлился. Заказал даме пятьдесят коньяка. Хрен сними, скажет потом, что проводил беседу с потенциальным восходящим…

Она, как это ни странно, вела себя довольно вызывающе длякурочки, которая хочет залучить петушка… Он все понял, когда, так же вызывающе,она объявила, что сама получеченка, полуосетинка. Подрабатывает здесь. Дома —муж, сын. Дома, конечно, не знают, чем она здесь занимается. Яша поставил ейеще коньяку, и она стала откровеннее.

Яша умел разговаривать с этими птичками просто потому, чтоникогда не считал их ниже себя, потому, что встречал среди них отличных девок —душевных, надежных, потому, что понимал их, и часто нанимал — позировать. Этобыло вечное сочувствие художника к полуголодной шлюшке-модели…

Выпив вторую рюмку, она потеплела лицом, глаза оживились…Стала рассказывать: вот так и живет здесь.

— Прямо здесь, в отеле? — спросил Яша.

Да, прямо здесь. Мазу держит милиция. В день она платитмилиционеру 50 долларов и за номер в гостинице — 50. Итого, вынь да положьсотню в день. Вот вчера, говорит, был пустой день. Ну, потеряла сотню. Апозавчера заработала 300. Минус сотня, двести — чистый заработок. А заработатьей нужно 5 тыщ. Две у нее уже есть.

— Почему именно пять тысяч? — спросил Яша.

— Дом для сына строю, — ответила она. — У настам примерно эти деньги нужны на дом…

Она поинтересовалась — откуда Яша, он сказал — из Питера.Правила департамента Бдительности он знал неплохо. На Эдмона не оборачивался,просто спиной чувствовал, что уже оба они — и Шая тоже, — торчали увыхода, на случай, если Яакова заманят и вознамерятся брать в заложники…

Яша заказал рыбный салат на двоих, еще по пятьдесят коньяку,они с Анджелой выпили (имя она, конечно, придумала…), он стал расспрашивать ожизни там у нее, дома… о событиях последнего времени.

Она сказала:

— Зря сунулись в Афганистан. Не надо затеваться сисламом. Плохо будет. Не стоит трогать ислам!

Яша, все еще помня правила Бдительности, осторожно заметилчто-то о методах ведения войны мусульманами, об их излюбленной манере — резатьголовы пленным гяурам.

— Так мы же сначала предлагаем принять ислам! —запальчиво возразила она.

— А вот ты, — спросил Яша, — если б тебепредложили христианство принять, — ты как, согласилась бы?

Она искренне удивилась:

— Конечно! Можно согласиться, а потом опять молитьсясвоему богу. Жизнь же дороже! А если ты такой дурак, что тебе жизнь недорога,так поделом тебе: голова с плеч!

Потом она уже прилично захмелела, стала слишком громкорассказывать о своей жизни, жаловаться, убеждать Яшу подняться в номер. Оноглянулся на входную дверь. Стоят… Маячат…

— Нет, детка… — вздохнул он… — Ты не гляди, что я такойздоровущий на вид… Я знаешь какой больной… Ужас!

И она смирилась с убытком на этот вечер. Яша еще поставилрюмочку, решив, что насрать ему на этих героев там, за дверью… Слушал сбивчивыйрассказ неюной женщины о жизни в бывшей республике Союза ССР… Вот, говорилаона, вот до чего вы, русские, нас довели…

И когда, назло стоящей в сторонке нашей хунте, он проводилее до лифта, напоследок она сказала ему:

— Я рада, что наконец-то нашла такого русского, чтобывысказать ему в лицо все, что о вас думаю!

…В холле все еще пел скворец под аккомпанемент арфистки.Даже сидя, та выглядела высокой: спина натянута, как струна. Ладонью онауспокаивала струны арфы… Странно, подумал Яша, за всю свою жизнь ни разу невстречал некрасивой арфистки. Все они были хрупкими и статными одновременно, сострогим лицом и сильными руками старательной прачки…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл sindikat

«…непременный „экшн“ любого гранд-слета синдиков, где бы тотни проходил — торжественная Церемония поминовения жертв.

Это удобно: наша история в середине двадцатого столетиясложилась таким образом, что чуть ли не в каждом лесу вы наткнетесь на какое-нибудькучное захоронение от десяти — чего там мелочиться! — до ста, а то ибольше тысяч народу. Так что гранд-слет можно назначать, вслепую ткнув пальцемв карту…

В Минске это знаменитая «Яма» — нечто вроде киевскогоБабьего Яра.

Нет ничего более унылого, более для меня принужденного, чемэти церемонии. Сентябрь, слякотный, мелко моросящий дождем день, чиновные бонзыСиндиката; впереди и позади автобусов — нанятый эскорт милицейских машин;казенные венки, фальшивящий хор девочек местной еврейской школы; высотный жилойдом, так буднично, так пошло громоздящийся на краю ямы, и несколько жителей, слюбопытством глядящих из окон на толпу евреев внизу.

Все было собрано, все согнано так, чтобы и эта церемонияпрошла обыденно и сухо, как все вообще человеческие церемонии с установленнымканоном.

Но вышел раввин, стал читать простуженным голосом «Изкор»[3], потом «Эль меле рахамим»[4], девочки запелислабыми голосами какую-то молитву, и — готово дело: все это замкнуло во мнемгновенно хороводом желтых листьев в сером тяжелом небе, отчаянным, страстным,обморочным порывом любви ко всем этим моим братьям и сестрам — и тем, кто упалздесь под головокружительной каруселью голых ветвей, и тем, кто стоял сейчас,бормоча «Амен» перед лицом полной неизвестности в самом ближайшем будущем…