Это простая просьба, но голос Меган выражает намного больше: она дает мне понять, что это не обязательно и что я могу, ничем не рискуя, отказаться. Эту задачу без проблем можно передоверить астронавтам, которые следующими выйдут в открытый космос, – они прилетают через месяц. Меган знает, что мы уже давно за бортом и очень устали. У меня болит все тело, стопы окоченели, костяшки пальцев на руках ободраны до крови (некоторые астронавты даже остаются без ногтей из-за высоко давления, которое мы испытываем во время выходов в открытый космос). Я обливаюсь потом и страдаю от обезвоживания. А нам еще столько всего предстоит сделать, прежде чем мы окажемся внутри в безопасности, особенно если случится еще что-нибудь непредвиденное.

Я отвечаю сразу, подбавляя в голос бодрости, которой не испытываю:

– Конечно, запросто!

Весь день я убеждаю себя, что прекрасно себя чувствую и у меня в запасе еще много сил. Жизнь Челла и моя собственная зависят от нашей способности преодолевать границы своих возможностей. Я так преуспел в самовнушении, что сумел убедить и наземные службы.

Я снова отправляюсь на обратную сторону фермы проверять клапаны. Мы вошли в тень, становится холодно. Я не трачу силы на настройку системы охлаждения своего скафандра – даже это простое действие вызовет слишком сильную боль в руках. Лучше померзнуть.

В темноте я разворачиваюсь вокруг своей оси и вверх ногами. Видно только то, что находится прямо перед носом, как при погружении в мутной воде, и это совершенно дезориентирует. Во тьме все кажется незнакомым. (Одно из отличий российского подхода к выходам в открытый космос состоит в том, что, когда станция входит в тень, русские прекращают работу. Космонавты просто прикрепляются к боковой стороне станции и отдыхают, дожидаясь очередного восхода солнца. Это безопаснее – снижается риск совершить ошибку и переутомиться, – но они тратят в два раза больше ресурсов и совершают в два раза больше ВКД, потому что работают только половину времени, проводимого за бортом.)

Я начинаю двигаться в направлении, которое кажется мне правильным, затем понимаю, что ошибся, но не могу понять, ориентирован ли в нужную сторону ногами или головой. Я читаю вслух отметки дистанции – цифры на поручнях – в надежде, что Меган поможет мне сориентироваться.

– В темноте все выглядит непривычно, – сообщаю я.

– Поняла тебя, – откликается она.

– Неужели я не продвинулся достаточно далеко назад? Знаешь, дай-ка я вернусь к своему страховочному фалу.

Я предполагаю, что, найдя место крепления карабина фала, смогу сориентироваться.

– Мы работаем над тем, чтобы подогнать тебе солнце, – шутит Меган, – но это займет еще минут пять.

Я смотрю, как мне кажется, в направлении Земли в надежде уловить отблеск огней крупного города в 400 км подо мной. Если бы я знал, где Земля, то разобрался бы и в собственном местонахождении на ферме МКС. Я осматриваюсь, но вижу только черноту. Возможно, я смотрю прямо на Землю, но не обнаруживаю ни огонька то ли потому, что мы пролетаем над безграничными просторами Тихого океана, то ли потому, что мой взгляд устремлен в космос.

Я проделываю обратный путь туда, где прикреплен страховочный фал, но, оказавшись там, вспоминаю, что карабин моего фала крепил Челл, и я не знаю, какая именно это часть станции. Я совершенно дезориентирован. Минуту я просто парю в полной растерянности, раздумывая, что делать дальше.

– Скотт, ты видишь PMM?

Я не вижу, но не хочу сдаваться. Замечаю фал, по-моему, Челла, – если я не ошибаюсь, то смогу выяснить, где нахожусь.

– Скотт, – говорит Меган, – мы собираемся отправить тебя обратно, никакой срочности нет, так что просто возвращайся к точке крепления своего фала и оттуда к шлюзовому отсеку.

Она говорит бодро, словно сообщает хорошую новость, но знает, что я буду разочарован, – в меня не верят.

Наконец я замечаю над собой отблеск. Сначала я не уверен, что́ это, поскольку считал, что там должна быть космическая чернота, но огни фокусируются, и я понимаю, что это города – однозначно узнаваемые ближневосточные огни Дубая и Абу-Даби, растянувшиеся вдоль Персидского залива и ярко выделяющиеся на черном фоне воды и песков пустыни.

Это помогает мне сориентироваться – то, что я принимал за низ, оказалось верхом, – и я испытываю странное ощущение, словно мой внутренний гироскоп возвращается в нормальное состояние. Я вдруг понимаю, где нахожусь и куда двигаться.

– Вижу PMM, осталось недалеко, – говорю я Меган. – Я справлюсь. Предпочитаю сделать эту работу, если вы, ребята, не против.

Пауза. Я знаю, что Меган совещается с руководителем полета, разрешить ли мне продолжать или отдать приказ возвращаться на станцию.

– Хорошо, Скотт, мы тебе доверяем. Мы очень рады, что ты делаешь это.

– Отлично. Я в норме.

Когда я добираюсь до нужного места, сияние солнца, наконец, появляется над горизонтом. Меган шаг за шагом подсказывает мне, как придать правильное положение выпускному клапану резервуара с аммиаком. Когда с этим покончено, Меган отдает нам распоряжение возвращаться в шлюзовой отсек.

Я размышляю, не подшутить ли над Землей, назвавшись Магелланом, – в ВМС мы так называли заблудившихся. Но шутку вряд ли поймут, к тому же Магеллан погиб, так и не вернувшись домой.

Я прибываю к шлюзу, забираюсь внутрь, на сей раз первым, и закрепляю свой страховочный фал, чтобы Челл мог последовать за мной. Он протискивается внутрь позади меня. Пока он воюет с крышкой люка, я пытаюсь подсоединить к своему скафандру фал коммуникаций подачи кислорода и охлаждения, но руки так устали, что не слушаются меня. Ко всему прочему, очки закреплены на мне в таком положении, что я всматриваюсь в соединение между шлангом и скафандром через самый краешек стекол, и искажение мешает ясно видеть. Я вожусь добрые 10 минут, в течение которых Челлу удается извернуться и увидеть коннектор моего скафандра. Совместными усилиями мы подсоединяем шланги. Вот почему в открытый космос выходят парами.

Челл закрывает крышку люка, и вокруг нас начинает свистеть воздух. Судя по показаниям, в скафандре Челла повышено содержание углекислого газа, поэтому, когда наддув шлюзового отсека завершается, Кимия и Сергей спешат в первую очередь снять с него гермошлем. Через смотровой щиток я вижу, что он в норме, кивает и разговаривает. Пройдет еще 10 минут, прежде чем Кимия снимет гермошлем с меня. Мы с Челлом прикреплены к противоположным стенкам шлюза лицом друг к другу, на месте нас удерживают стойки, фиксирующие наши скафандры. Мы пробыли в них почти 11 часов. Пока я вишу в воздухе, дожидаясь, когда с меня снимут гермошлем, нам с Челлом не нужно говорить – достаточно обменяться взглядом, как если бы мы ехали по знакомой улице, болтая о том о сем, и на долю секунды разминулись с прибывающим поездом, который раскатал бы нас в лепешку. Это взгляд понимания, что мы разделили опыт, выходящий за пределы наших возможностей и грозивший нам гибелью.

Когда Кимия снимает мой гермошлем, мы с Челлом наконец видим друг друга не через слои пластика. Слова нам по-прежнему не нужны.