– Но, Тим, – удивился я, – ты же только что прилетел.

– Да, но у меня вообще очень маленькие икры.

Я не замечал за Тимом ничего подобного, работая с ним на Земле, и сейчас не раздражаюсь по этому поводу. Я пробыл здесь очень много времени, ни к кому не испытывая раздражения, что свидетельствует об исключительной терпимости. Амико предполагает, что Тим чувствует себя неуверенно в моем обществе, поскольку я уже очень давно на орбите. Я соглашаюсь и добавляю, что просто хотел убедиться, что ничего странного в таком поведении нет.

Следующие несколько дней русские набивают мусором «Прогресс», который скоро улетит и сгорит в атмосфере. У них остается свободное место, и они предлагают избавиться от части мусора нам. Как многое другое в космосе – кислород, вода, пища, – возможность удаления мусора является ресурсом, которую наши страны используют как валюту. Я передаю пару огромных мусорных мешков, не сообщая об этом Хьюстону. Людям на Земле придется очень много возиться, запрашивая разрешение, которое, скорее всего, не будет получено. Я поступаю так весь год, спихивая мусор со станции, если у русских есть место, и мы оказываем им ту же услугу, когда можем. (Это оборачивается проблемой позднее, когда мы загружаем Cygnus и Хьюстон не досчитывается мусора – у нас должно было скопиться 10 мешков. После долгих расспросов я говорю: «Должно быть, в полночь прилетала мусорная фея». Больше эту тему не поднимают, и прекрасно.) 19 декабря я наблюдаю в русском служебном модуле, как Сергей и Юрий следят на мониторах за убытием «Прогресса», почти незаметно – сантиметр за сантиметром – отдаляющегося от станции. Как и в случае «Союза», они могут перейти в режим ручного управления при сбое, но все идет по плану. Когда «Прогресс» уходит, у нас освобождается место для очередного «Прогресса», который будет запущен через несколько дней. Я осознаю, что в следующий раз, через два с половиной месяца, покидающий станцию корабль будет увозить меня.

Утром я нахожу в электронном почтовом ящике письмо с предложением составить список присутствующих при моем возвращении на Землю. Ограниченное число людей получат доступ в Центр управления полетами в Хьюстоне, чтобы увидеть на большом экране, как «Союз» приземляется в казахских степях. Я начинаю составлять список: Амико, Саманта и Шарлотт. Мой отец, Марк и Гэбби. Начальница секретариата Гэбби Пиа. Сыновья Амико, Корбин и Тристан. Мои друзья Тилман, Тодд, Роберт, Джерри и Алан. Сара Брайтман. Я представляю себе зрительскую конференц-комнату в Центре управления: кресла с пологими спинками за стеклом и толпа моих друзей и родственников, следящих, как наша капсула несется вниз сквозь атмосферу и – надеюсь, благополучно – приземляется в пустынных степях Казахстана.

Меня вдруг озаряет, что составление этого списка – первое, что я делаю, готовясь к возвращению на Землю. Отныне я буду все активнее заниматься подготовкой: выбрасывать ненужные вещи, укладывать нужные, составлять все новые списки, обдумывать, чем займусь дальше в жизни. Мне предстоит еще долго пробыть в космосе, но, начиная с сегодняшнего дня, частичка моего разума уже пребывает на Земле.

Менее чем через три месяца, когда я улечу, Тим, второй Тим и Юрий останутся на МКС. Когда до конца уже близко, остаток моего срока на станции начинает словно бы растягиваться, как тянучка. Я прошел три четверти дистанции, самое трудное позади. Когда я разрешаю себе думать об этом, то вспоминаю первые три месяца: как чувствовал себя, проводив первую группу улетающих, как мне казалось, что я здесь уже вечность, и как давно это было. Я едва помню, как выглядели Терри, Саманта и Антон, какие у них были особенности поведения, голоса, как Саманта мурлыкала себе под нос. Теперь они лишь тень воспоминания, словно старые друзья, с которыми нас давно развела жизнь.

Бегать под дождем, водить машину, сидеть в уличном кафе, чувствовать запах свежескошенной травы, отдыхать с Амико, обнимать детей, решать, что надеть, – я едва могу вспомнить обычные действия достаточно отчетливо. У меня больше не осталось сенсорных напоминаний о них. Я – полностью приспособившееся к своей среде обитания космическое существо, и возвращение кажется не более близким, чем в начале срока. Я еще не один месяц проведу здесь, в этих тесных пространствах.

Вскоре, отвечая на электронные письма, я нахожу приглашение выступить на конференции в апреле. Открыв календарь, я понимаю, что заношу в свое расписание первое событие, которое состоится уже после возвращения на Землю.

В понедельник 21 декабря я просыпаюсь рано утром, надеваю памперс и в третий раз облачаюсь в костюм водяного охлаждения. Мы с Тимом Копрой дышим чистым кислородом, проходя процедуру десатурации; час спустя Тим Пик помогает нам надеть скафандры. Этот выход в открытый космос будет короче предыдущих. Мы расклиним тележку CETA и мобильный транспортер, выполним еще кое-какую работу, которая рано или поздно должна быть сделана (так называемые опережающие задачи), с тем чтобы с пользой распорядиться ресурсами, требующимися уже только на то, чтобы одеться и выйти за дверь в космосе. Тим Пик прекрасно работает в качестве оператора поддержки ВКД (при содействии Сергея). По мере того как он проходит процедуры, помогая нам подготовиться, исчезают все мои опасения, справится ли он с этой ролью, проведя на станции всего лишь шесть дней. Он действует эффективно и уверенно, скоро мы оказываемся в шлюзовом отсеке и начинаем проверку герметичности.

На мне снова скафандр оператора-1 экипажа ВКД – с красными полосами. Когда воздух из шлюза полностью откачан, мы с Тимом Копрой включаем на своих скафандрах электропитание от батареи и выход официально начинается. Для Тима он второй, но первый был давно – еще в 2009 г. Когда мы выбираемся наружу и проверяем скафандры друг друга, я перемещаюсь к тележке СЕТА и пытаюсь передвинуть ее по ферме. Никакой реакции. Тогда я отжимаю рукоять тормоза, и тележка свободно движется в обоих направлениях. Земля довольна.

Как ни странно, но основная задача выполнена всего за 45 минут. Мы заканчиваем некоторые работы, которые нам с Челлом пришлось бросить на полпути, – главным образом, прокладываем кабели до мест, где их позднее можно будет подсоединить к новому оборудованию. Мы возвращаемся через 3 часа 15 минут, и, хотя я не настолько изнурен, как после предыдущих выходов, мое тело все равно ломит от усталости. Усталость ближе к той, что я чувствовал после тренировочных погружений в скафандре в бассейне-гидролаборатории Хьюстона. Сегодня было легче, но все же нелегко.

По возвращении я разговариваю с Амико и проверяю электронную почту. Есть письмо от Челла с сообщением, что он наблюдал за моим выходом в открытый космос по NASA TV. Странно представлять его в Хьюстоне: он смотрит трансляцию в предрассветный час, сидя на стуле или другом предмете мебели, удерживаемом на месте гравитацией. «Ребята, вы отлично справились!» – пишет он. Он выспрашивает подробности со знанием дела и увлеченностью человека, совсем недавно побывавшего на нашем месте. Я в ответ пишу, что этот выход длился менее половины самого короткого из наших, а усилий потребовал в пять раз меньше. Или усталость находится в экспоненциальной зависимости от времени, проведенного в открытом космосе, рассуждаю я, или наши с ним выходы были в разы более тяжелыми.