И вот она здесь, Анасуримбор Серва, великолепная в своих ритуальных одеяниях, взрослая женщина – гранд-дама! Могущественнейшая ведьма, которую когда-либо знал этот Мир. И это раздражает её – хоть и по мелочам. Раздражает, что она выше – по меньшей мере на ладонь. Раздражает, что она такая чистая и ухоженная. Бесит даже то, как её красота идёт вразрез с неистовой мерзостью её Метки.

– Мы пойдём туда, куда пожелаем и когда пожелаем!

– Нет! – ответила Серва сухо и отстранённо. – Вы пойдёте туда, куда пожелает Отец.

– И Мать? – рявкнула Мимара. Мама вела себя непримиримо до тех пор, пока им противостоял лишь Кайютас, но с появлением Сервы её решимость увяла. – Как насчёт её пожеланий?

– Как насчёт мо…

– Отец встретится с тобой, – поспешно и примиряюще встрял Кайютас. – Тебе нужно лишь подождать, сестра.

До чего же нелепо он выглядит сейчас – облачённый в дядюшкину мантию и его регалии. И как же мерзко и трагично!

– Как вы оба можете вот так вот отбросить прочь свои чувства? – кричит она с яростью, достаточной для того, чтобы ощутить на своём предплечье мамино осторожное касание. – Пройас умирает! – вновь исступлённо вопит она, в её голосе теперь слышно лишь отвращение. – Прямо сейчас, пока мы разговариваем!

Это заставляет их умолкнуть, но они по-прежнему упорно преграждают им путь, а когда Мимара делает попытку обойти их, Серва хватает её за рукав.

– Нет, Мим, – твёрдо говорит ведьма.

– Что? – кричит Мимара, вырывая руку. – Разве мы не такие же Анасуримборы, как и вы?

– Ты никогда не верила в это.

Мимара свирепо смотрит сестре в глаза, все прежние обиды взметаются вихрем в дыму её ярости. Как могла она не ревновать? Дочь, проданная работорговцам, к дочери, взращённой в роскоши и великолепии. Дочь, отвергнутая и росшая в вечном небрежении, к дочери балуемой и с рождения окружённой заботой! Она была настоящей находкой для борделя – девочка, так похожая на Императрицу. Ей было позволено оценивать и словно женихов выбирать себе тех, кто будет трахать её. Единственной вещью, которую её мать так и не смогла понять, было то, на что она обрекла её, когда думала, что спасала. Мимара стала растоптанным сорняком, пересаженным в самый прекрасный на свете сад. Её кровь, угущённая грязью черни, нипочём не могла сравниться с золотым блеском её сестёр и братьев. Как могла она быть кем-то ещё, кроме как уродцем, заточённым в клетке Андиаминских Высот?

Как могла она со всей очевидностью не быть разбитой и сломленной…

Она яростно смотрит Серве в лицо, вновь поражаясь ужасающей глубине её ведьмовской Метки – столь гнусной и бездонной, невзирая на её юный возраст. Неконтролируемое раздражение требует, чтобы Око открылось и она узрела Проклятие своей младшей сестры… С ужасом в сердце она отвергает эти мысли.

Существовала ли когда-либо на свете семья настолько ненормальная, насколько искорёженная и исковерканная, как Анасуримборы?

На миг перед её глазами встаёт видение костей матерей-китих – лежащие в пыли позвонки, рёбра, громоздящиеся над ними, будто сломанные луки.

Мимара внезапно смеётся, но не так, как нарочито пронзительно смеются те, кто хочет использовать смех в качестве защиты, а так, как это делают люди, умудрившиеся до нелепости глупо споткнуться на ровном месте. К чему играть с дунианином в словесные игры? Она удивляет свою сестру-ведьму, решительно протиснувшись мимо неё и ринувшись прямо в пышущую воинственным жаром толпу. Возможно, это не такое уж и проклятие – быть единственным сорняком в саду, единственной разбитой на части душой. Они ничего не могут ей сделать. Нет на свете скорбей, которые они могли бы на неё обрушить, не убив при этом. Нет на свете страданий, что ей уже не пришлось на себе испытать.

А она знает, что убить её Бог не позволит.

Она служит высшей силе и власти.

Мимара, неучтиво толкаясь, пробирается сквозь расступающуюся галерею поражённых, но по-прежнему воинственных мужчин, облачённых в доспехи и источающих крепкую вонь давно не мытых тел. Казалось, они уступают ей путь в той же мере благодаря её беременности и полу, в какой и по причине её принадлежности к императорской семье, изумляясь чему-то, имеющему отношение к дому, к давно забытому миру запугиваемых или обожаемых ими жён, внезапно воздвигшемуся прямо здесь, в ужасающей тени Голготтерата.

Серва кричит и сыпет ругательствами у неё за спиной. Она хватает Мимару за плечо как раз тогда, когда она, растолкав мешающую её продвижению кастовую знать, вторгается в круг исходящего от её отчима света. Гранд-дама свайяли пытается затащить её обратно, но она успешно сопротивляется…

Вместе они свидетельствуют сцену, достойную Священных Писаний. Лорды и адепты взирают на Святого Аспект-Императора – некоторые торжественно или восторженно, другие сотрясаясь от обуревающих их чувств, третьи же по-прежнему поют, запрокидывая головы и широко раскрывая рты, зияющие в их спутанных бородах, словно какие-то забавные ямы. Её отчим, скрестив ноги, парит, окружённый своими последователями и озарённый лучами света, словно бы падающими на его фигуру со всех сторон. Он облачён в ниспадающие, безупречно белые одеяния, вокруг его головы сияет ослепительно золотой ореол. Юный кидрухильский офицер стоит перед ним на коленях, собираясь коснуться руками императорского колена и поцеловать его. И Кельмомас вдруг срывается со своего места рядом с повелителем… так быстро, что его движение едва удаётся увидеть…

Удивлённые взгляды распевающих лордов. Нож, появившись из ниоткуда, вспыхивает отблеском отражённого света. Прыжок… невозможный для человеческого ребёнка.

Кельмомас отскакивает и уверенно приземляется прямо перед Сервой и Мимарой, стоя спиной к делу рук своих. Клинка в его руке уже нет.

Мимара ловит его взгляд, а коленопреклонённый норсирай позади него дёргается и шатается.

Убийца – вот единственная мысль, посещающая Мимару. Серва, вскрикнув с подлинным ужасом в голосе, бросается мимо младшего брата к падающему наземь кидрухильскому офицеру. Тревожные возгласы и крики беспокойства поглощают ещё гремящий гимн. Она замечает рукоять ножа, торчащую из виска юноши, за мгновение до того, как фигура Сервы скрывает от неё умирающего. Кельмомас оборачивается, следуя за изумлением в её взгляде.

Она понимает, что Серва влюблена в этого человека…

А затем невероятный лик Святого Аспект-Императора Трёх Морей воздвигается перед нею – могущественный муж её матери стоит достаточно близко, чтобы она могла коснуться его. И, как всегда, он кажется ей выше ростом, нежели она помнит. Одной рукой он держит брыкающегося и извивающегося Кельмомаса.

– Он был ассасином! – визжит маленький мальчик. – Отец! Отец!

И внутри своей души она кричит Оку: Откройся! Откройся! Ты должно открыться!

Но Око отказывается прислушаться. Оно столь же упрямо, как и она сама.

Беспощадно синие глаза её отчима взирают на неё… и, внезапно подёрнувшись восковой поволокой, вспыхивают белым.