Колдовские слова вонзают когти в каждое место – зримое или незримое.

Сияние, подобное высверку молнии. И Святой Аспект-Император исчезает, оставляя её смотреть на то, как множество людей – лордов Ордалии – беспорядочно бросаются со всех сторон к месту событий.

– Дыши!

Возглас её сестры?

Мама хватает Мимару за плечи и что-то кричит, уставившись ей под ноги.

– Мимара? Мимара?

Она глядит вниз, вытягивая шею, дабы рассмотреть то, что находится ниже живота, и видит, как блестят её голени и икры, а пыльная поверхность у ног пропитана чёрным. И лишь тогда она чувствует, как по бёдрам и ступням струится тёплая влага.

Первый приступ острой боли, судорожный спазм чего-то, чересчур глубинного, чтобы оно могло быть её собственным. Слишком рано!

Потрясённая, она хрипит и издаёт жалобный вскрик.

Пройас мёртв.

Мать обнимает её.

Мать обнимает её.

* * *

Сорвил падает. Земля сминает его щёку. Кровь струится, вытекая из раны, будто из уха.

Жизнь это голод. Дышать – значит, мучиться, изнывая от невозможности объять и прошлое и будущее… Дышать – значит, задыхаться.

Поверженный, он корчится на коврах. Лорды Ордалии изумлённо кричат. Он замечает среди переступающих ног мешочек с вышитым на нём Троесерпием и видит, как чей-то пинок отбрасывает вещицу назад в то небытие, откуда она когда-то явилась. Изо всех сил он пытается приподнять от земли щёку, но голова его – железная наковальня.

Теперь он может лишь наблюдать, как миг сгнивает за мигом. Может быть, лишь истлевающим присутствием, вечно угасающим светом.

Он всегда сгорал так, как сгорает сейчас. Зеваки бросаются вперёд сборищем беспокойных теней. Сквозь огонь на него с ужасом смотрит прекрасная ведьма. Серва. Она баюкает его голову у себя на коленях, что-то утешающее шепчет и требует:

– Дыши!

Матерь – сама щедрость… рождение…

– Он мёртв, принце…

– Дыши!

Матерь вынашивает всех нас…

– Дыши, Лошадиный король!

Тёплые руки. Колыбель, сплетённая из солнечного света. Колышущиеся на ветру зеленеющие поля – бесконечные и плодородные. Земля, терзающаяся муками невероятной плодовитости.

– Сорвил!

Женское щебетание.

– Ты должен дышать!

Кости его источают ужас.

Шшш.

Шшш, Сорва, мой милый.

Отложи в сторону молот своего сердца… спусти парус своего дыхания…

Заверши труды… прекрати свои игры…

Я обнимаю тебя, милый мой…

Усни же в моих священных объятиях.

Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат

Огромные золотые поверхности простирались и вверх и вниз от фигуры инхороя, казавшейся в исходящем от них отражённом свете красновато-коричневой, словно бы вырезанной из потемневшего яблока. Он висел, зацепившись одной рукой за небольшой выступ и упираясь когтями ступней в непроницаемую оболочку Рогов. Висел так высоко, что его лёгкие жгло от недостатка воздуха. Хотя тело его и было привито для соответствия этому миру, оно тем не менее несло в себе знание о том далёком чреве, что его породило, или, во всяком случае, содержало какую-то его частицу. Его душа, однако, ничего не помнила о своих истоках, если, конечно, не считать воспоминанием нечто вроде умиротворения. Иногда какие-то обрывки памяти о собственном происхождении являлись ему в сновидениях, особенно когда в его жизни появлялось нечто новое, и тогда ему казалось, что из всех этих крупиц древних переживаний, какими бы потаёнными они ни были, и состоит сущность его разума. Но он не помнил этих снов. Он узнавал о них только из-за появлявшегося где-то глубоко внутри чувства удовлетворённости, побуждавшего его стремиться к мирам с воздухом, более разреженным, нежели здешний.

Он был старым. Да, столь древним, что минувшие века, казалось, рассекли и разбили его на множество личин, осколков себя. Прославленный Искиак, копьеносец могучего Силя, Короля-после-падения. Легендарный Сарпанур, знаменитый Целитель Королей. Презренный Син-Фарион, Чумоносец, ненавистнейший из живущих… Ауранг, проклинаемый военачальник Полчища… Он помнил, как содрогался их священный Ковчег, натолкнувшийся на отмели Обетованного Мира, помнил Падение и то, как гасящее инерцию Поле пронзило кору планеты до сердцевины, вдавив огромный участок глубоко в её разверзшееся нутро и исторгнув кольцо гор, в тщетной попытке в достаточной мере смягчить неизбежный удар… Его память хранила и последовавшие годы Рубцевания Ран – то, как Силь сумел сплотить оказавшийся на краю гибели Священный Рой и как научил их вести войну, используя лишь жалкие остатки некогда грозного арсенала. Именно Силь показал им путь, следуя которому они всё ещё могли спасти свои бессмертные души! Он помнил достаточно.

Так много воплощений, столько веков изнурительного труда на пределе сил! И вот теперь… наконец, после всех бесчисленных тысячелетий, после чудовищного множества минувших лет прошлое будет сокрушено, согласно Закону. Так скоро!

Даже на этой высоте он чуял разносимый ветром запах человеческого дерьма. Он отчётливо видел размазанное по кромке Окклюзии войско – очередную Ордалию, явившуюся, чтобы обломать о Святой Ковчег зубы и когти.

И он знал, что за сладостный плод они собираются сорвать. Жаждуя Возвращения, он парил высоко над горами и равнинами этого Мира. Душа его наведалась во все великие города людей; о да – он хорошо изучил эту жирную свинью, подготовленную для пиршества. Напоённые влажной негой бордели, умащённые ароматными, зачарованными маслами. Огромные, шумные рынки. Храмы – позлащённые и громадные. Трущобы и переулки, где золото перемазано кровью. Набитые толпами улицы. Возделанные поля. Миллионы мягкотелых, ожидающих своего восхитительного предназначения. Служения, выраженного в корчах и визгах…

Шествующего по земле вихря – громадного и чёрного.

Его фаллос изогнулся, прижавшись к животу луком, натянутым для войны.

И славы.

* * *

Поддерживаемая с обеих сторон под руки Акхеймионом и мамой, она удаляется из ревущей грохотом случившегося убийства Палаты собраний в разделённую на множество комнат дальнюю часть Умбиликуса. Ужасающие и ужасные лица проплывают мимо, некоторые залиты слезами, другие отвёрнуты в сторону. Невидимые для неё собственные бёдра скользят друг о друга.

Нет-нет-нет-нет-пожалуйста-нет!