– И на следующий день ты пошла повидаться с ним в тюрьму, не так ли, моя родная?

Эскобар быстро отпускает меня и меняет тему, интересуясь, как мне его новая девушка. Я рада, что такая милая красавица заботится о нем и любит. Но напоминаю о проверенном факте, который он уже испытал на себе:

– Не забывай, когда в этой стране женщина из низшего среднего класса понимает, что такой, как ты, ее любит, то думает только об одном: хочу сына, хочу сына, хочу сына. Как будто человечество без них вымрет! Помни: по колумбийским законам каждый твой ребенок, рожденный в браке или вне его, обойдется тебе в миллиард долларов. Знаю, внебрачные дети пугают тебя почти так же, как и меня. Думаю, поэтому мы с тобой уже столько времени вместе. Мне бы никогда не пришло в голову присвоить тебя, разбогатев на этом.

Эскобар надолго задумался. Знаю, что напомнила о Венди. Повернувшись, чтобы взглянуть на него, замечаю, что ему очень грустно, как будто он внезапно остался один в мире и ему некуда идти. Пабло подходит ко мне, проводит рукой по плечам, придвинув к себе, смотря куда-то далеко-далеко, и начинает говорить с ностальгией, которой я раньше в нем не замечала:

– Нет, не поэтому. Ты давала мне по-настоящему ценные уроки любви. Ты была мудрой любовью… с головой и сердцем, куда помещается вся Вселенная… с уникальным голосом, кожей… С тобой я был так счастлив. Думаю, ты станешь последней женщиной, в которую я был безумно влюблен… Прекрасно осознаю, что таких, как ты, больше не будет. Мне не удастся заменить тебя кем-то другим, Вирхиния, а ты тем временем выйдешь замуж за более представительного мужчину…

Его слова затронули каждую клеточку моей души. Слышать их от человека, которого я любила больше всего на свете, – бесценный подарок, который я навсегда сберегу в самом сокровенном уголке моего сердца. Но я забыла, что Пабло Эскобар всегда взимает плату за свою откровенность. Словно окатив меня ледяной водой, он абсолютно хладнокровно сообщает, что именно поэтому решил не давать мне ни гроша.

– Таким образом, когда напишешь мою историю, никто не сможет упрекнуть тебя в апологии, утверждая, что я купил твои душу и сердце. Мы ведь оба знаем: они всегда будут говорить, что я купил тебя и твою красоту…

Не могу поверить своим ушам. Говорю: после таких признательных, памятных, возвышенных фраз, проявленного великодушия по отношению ко мне, выражающегося в словах, времени и деньгах, это самая обыкновенная месть, порождаемая беспочвенной ревностью. Не глядя на меня, голосом, полным грусти, Пабло отвечает, что никогда не был ревнив. Он уверен: однажды я отблагодарю его за такое решение, ведь ему все известно наперед. Я окончательно перегорела, хочу остаться в одиночестве, чтобы вдоволь поплакать. Мне едва удается произнести, что мы проговорили уже два часа, а его наверняка уже ждут.

Наклонившись вперед и опершись о перила балкона, он молча смотрит вдаль, как будто вглядываясь в свою судьбу. Не обращая внимания на время, Пабло начинает рассказывать, что идет по пути, откуда нет возврата, готовясь к войне против государства, в ходе которой он скорее всего погибнет. Но перед тем как умереть, он нацелился покончить с картелем Кали и с любым, кто встанет у него на пути. С этого момента проблемы будут решаться не свинцом, а динамитом. Так праведники заплатят за свои грехи. Стоя рядом с ним, тоже глядя в пустоту, я в ужасе слушаю Пабло. Вся в слезах, я думаю, откуда у такого невероятно богатого человека в сердце столь огромная ненависть, свирепость, отчаяние и желание наказать всех нас. Почему он никогда не устает… Его сдерживаемая ярость, которая вот-вот взорвется, как вулкан, по существу – не что иное, как неспособность изменить общество, манипулируемое другими, почти такими же безжалостными и бессовестными, как он. Внезапно Эскобар поворачивается ко мне:

– И прекрати рыдать, как Магдалина, тебе ведь уже не быть моей вдовой!

– Неужели ты думаешь, что я буду плакать из-за такого, как ты? Я оплакиваю себя, состояние, которое ты оставишь вдове, а она не поймет, что с ним делать! Зачем тебе столько денег с таким образом жизни? Я оплакиваю нашу страну! Использовать динамит против несчастного народа, руководствуясь эгоистичными намерениями? Какой же ты злобный, Пабло! Вместо того чтобы просто понадежнее обезопасить себя и жить спокойно. Неужели думаешь, какой-нибудь отряд храбрых солдат осмелится прийти за тобой?

Пабло отвечает: да. Целые полчища рано или поздно придут за ним, поэтому нужно добыть динамит и ракеты. Я отмечаю: если бы кто-то это услышал, его отправили бы не в тюрьму, а в психушку. И, слава богу, до сих пор у него была я. Со мной он мог делиться разными навязчивыми идеями, приходящими в голову. Добавляю, что ужасно беспокоюсь о нем. С каждым днем Пабло все больше похож на Хуана Висенте Гомеса[248], венесуэльского мультимиллионера и тирана, правившего в начале века:

– На смертном одре мать Гомеса заставила его поклясться, что он простит всех своих врагов, прекратит пытать и убивать противников. Когда старушка издала последний вздох, бессменный президент вышел из комнаты и рассказал своим агентам об этой просьбе: «Естественно, я мог поклясться богом, потому что бедная старушка ничего не смыслила в политике. Последний мой враг уже двадцать лет как под землей!» Различие между тобой и им, Пабло, состоит в том, что правление Гомеса продлилось почти восемьдесят лет, а ты с такими темпами не протянешь и пяти.

– Ты сейчас похожа на престарелую жену, которая только и делает, что ноет!

Абсолютно спокойно я отвечаю, что такая вот престарелая жена всегда оказывается права, поскольку ее старый муж грубый и упрямый. Напоминаю: Жозефина была на десять лет старше Наполеона, а мы с ним престарелые ровесники, хотя я выгляжу на десять лет моложе, с талией в шестьдесят два сантиметра, а он ест слишком много и скоро станет совсем как Сантофимио. Я подвожу итог нашему разговору, вспоминая, что Хильберто Родригес предупреждал: однажды Пабло прикажет меня убить. Прямо как Хуан Висенте Гомес, ведь, по его мнению, я выбрала сторону врага, не одобряю его поступков и постоянно ною!

– Убить тебя, любовь моя? Да он еще подлее, чем я думал! Молю Бога, чтобы в тот день, когда я покончу с ним, тебя там не было. Если увижу тебя рядом с ним в морге, мне захочется застрелиться! – Повисла пауза. Он спрашивает:

– Хильберто что-то тебе пообещал? Скажи мне правду, Вирхиния.

Я отвечаю: производить и продавать шампунь с моим именем, а он восклицает:

– Шампунь?! Конечно, только педик обратил бы внимание на твои волосы! С собственными лабораториями, таким красивым лицом и волосами, как у тебя, я бы создал империю! Этот тип – трус, любовь моя. Он боится своей жены-ведьмы больше, чем меня. Ты очень скоро в этом убедишься…

Прошу не вынуждать меня просить одолжения у его врага, у единственного человека, который готов нанять меня и предлагает оказать финансовую поддержку. Пусть это будет и небольшая сумма. Напоминаю, что панически боюсь бедности, у меня уже практически не осталось ни семьи, ни друзей – никого. Я снова и снова умоляю Пабло, чтобы он не заставлял меня быть свидетелем ужасов, которые он описывает: