Черная книжица догорала, остро завоняло паленой химией. Вспомнились бесконечные пожары в джунглях. Это тоже страницы жизни, но он их не считал. Многолетнее пребывание в треклятом бычьем племени, где самым сложным устройством была плетеная ловушка на птиц, вырвала много страниц из его жизни, и они остались чистыми… Цивилизация, в которую он вернулся из африканской черной дыры, вначале напугала. В Легионе, а потом в БББ, Рафаил прошел хорошую подготовку – никакое, самое сложное оружие, никакие «жучки», замаскированные камеры слежения, хитроумные дистанционные взрыватели, никогда не представляли для него сложности. И вдруг он оказался совсем в другом мире! Как будто угодил в эпицентр масштабной спецоперации, которая проводится всеми против всех, и в которой он один не участвует. Люди вокруг, от мала до велика, казалось, работали на разведки и контрразведки всех стран мира! Мобильники с фото и видеокамерами, планшеты, ноутбуки, крошечные микрофоны, приемники, вставленные в уши, причем все это включается и работает без проводов – на пике его оперативной карьеры даже самые мощные разведки не обладали таким оборудованием! А сейчас эта никакая не спецтехника с грифом «секретно», а предметы обыденного бытового пользования, которые первое время вгоняли его в ступор… Но он способный и быстро обучился новым техническим премудростям, заполнив, хотя и не полностью, пропущенные чистые страницы своей жизни. Так считать или нет те двадцать лет, которые он провел в первобытном племени глухих борсханских джунглей? Что они ему дали, кроме власти шамана – иллюзорной в цивилизованном мире, но неограниченной и беспредельной в глухом тропическом лесу? Да, пожалуй, ничего! Кроме доброго килограмма спрятанных в надежном месте алмазов, которые этот говнюк Бонгани помешал забрать с собой…

Подняв специально оставленный кусок фанеры, Рафаил засыпал землей дымящуюся ямку, забросил фанерку в кусты и направился к главной аллее. Через несколько минут он, никем не замеченный, вышел из парка и растворился в начинающем просыпаться многомиллионном городе. А в полдень, гражданин Франции Антуан Вильре вылетел на родину прямым рейсом Москва – Париж. И мало кто мог связать эти два события между собой.

Кроме, разумеется, осведомленных в «деле Архангелов» лиц.

Антуан еще находился в воздухе, смотрел крутой боевик по внутренней трансляции и обедал жареной уткой с красным вином, когда резидентура Борсханского посольства в Москве отправила шифротелеграмму на родину: «Рафаил после встречи в Сокольниках не вернулся, и на связь не вышел, его контакт обнаружен в парке мертвым. Похоже, что поиск Самуила положительных результатов не дал, и Рафаил скрылся. Резидент БББ Экватор».

Получив телеграмму, Траоле пришел в ярость и отдал команду немедленно арестовать провалившего важную операцию Бонгани. Но он недооценил бывшего начальника, и события развернулись совершенно иным образом: через час в штаб-квартиру Бюро безопасности Борсханы прибыла группа личной охраны первого министра господина Джелани Афолаби, во главе с Абигом Бонгани, имевшим при себе два распоряжения: об отстранении от должности директора полковника Траоле, и назначении на освободившееся место полковника Бонгани.

– Ты официальное лицо, Абрафо, и именно ты несешь ответственность за невыполнение указаний руководства страны, а не я! – пояснил новый директор. – Вот с этого момента, ответственность за все несу я! Ну, а ты…

Он сделал знак старшему охраны, с Траоле сорвали погоны и расшитые золотом шевроны, надели наручники и вывели из кабинета, к которому он уже успел привыкнуть. Еще через час разжалованного привезли в самую страшную тюрьму Борсханы, которую знающие люди называли Фермой дядюшки Тома`. Его встретил начальник учреждения Аман Кермес, но не для того, чтобы налить порцию виски, а чтобы лично проследить, как его переоденут в арестантскую робу и доставят в восточный блок для пожизненников.

Находящегося в прострации, шокированного стрессом Абрафо втолкнули в свободную камеру. Как только затворилась решетка и охранники двинулись по гулкому бетонному коридору к выходу, он молча сполз на пол, уронил руки между колен и сидел так неподвижно, с полуоткрытым ртом. Обреченность сочилась из его надломленной фигуры.

– Эй ты, чучело! – послышалось из камеры рядом. – Кто такой, за что попал в нашу компанию?

Это был Гвембеш, который любил поиздеваться над новенькими. За эту привычку ему пришлось заплатить выбитыми зубами и несколькими сломанными ребрами – только несколько дней, как он вернулся из лазарета. Но любовь к издевательствам не пропала. Тем более что того, кто мог заступиться за оглушенного горем новичка, здесь больше не было.

Тем временем сытый и в меру выпивший, Антуан Вильре приземлился в аэропорту имени Шарля де Голля, благополучно миновал пограничный контроль и вышел в Париж – город, в котором не был уже очень много лет.

* * *

Ницца, наши дни

Ее французский отпуск медленно, но верно, шел к концу. Вторая половина его заметно отличалась от первой, изобиловавшей новыми впечатлениями и экстремальными приключениями. Чудесное спасение утопающих, нахлынувшая известность, Бал цветов, похищение, прогулки на дирижабле, катание на яхте – все это сменилось размеренной жизнью на Лазурном Берегу, ровным романом с Жаком, грезами в глубоком кожаном кресле доктора Вольфсберга, путешествиями по закоулкам забытого, но заново открываемого прошлого… Сеансы психотерапевта дарили ей все больше красочных воспоминаний о детстве, об отце. Отправляясь на пляж после сеанса, она ждала Жака. С закрытыми глазами слушая, как волны шелестят галькой, она бережно перебирала в памяти, вернувшиеся из небытия отцовские рассказы и сказки. Некоторые истории раскручивались в цветных насыщенных снах. Страшные и мрачные, они позволяли лучше понять отца, которые наяву пережил все эти ужасы…

Она вспомнила, как на отца напал разъяренный павиан, он рвал его когтями, кусал и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы напарник-француз не убил обезьяну ножом… Или, как в метре от сидящего у реки отца из кустов поднялась голова анаконды – огромная, размером с собачью, они смотрели друг на друга и желтые глаза рептилии с вертикальными зрачками гипнотизировали отца, лишали воли и возможности действовать, но он, все же успел схватить винтовку и выстрелил несколько раз, после чего чудовище исчезло, он даже не знает, попал или нет, потому что убежал в другую сторону. Или, как на них нападали туземцы, а они отстреливались, в напарника попала стрела, а в отца воткнулся обломок стрелы, по счастью без наконечника… Или… Или… Или… А ведь он, конечно, рассказывал девочке не все, о самом ужасном и противном, конечно, умолчал…

Ужас! А ведь ему тогда было немногим больше лет, чем ей сейчас… Какую же надо было иметь смелость и силу воли, чтобы пройти через все это!

Кира не знала, как благодарить доктора, подарившего ей новый облик отца, но тот, похоже, не принял бы никакой благодарности и даже не понял бы ее порыва… Не предусматривалось в Вольфсберге подобной функции – пробуждать в человеке радость и благодарность…

Среди страшных историй имелось только одно светлое пятно. «Когда ты вырастешь, дочка, – рефреном повторял отец, завершая свои рассказы. – Ты обязательно станешь богатой! Ради этого я старался, ради этого выжил…»