От неожиданности я икнула и рассмеялась – а ещё говорят, что эльфы не страдают расстройством психики.

– Бабушки? – проговорила, отсмеявшись. – Не хочу вас расстраивать, но они умерли задолго до моего рождения. Я много раз была на их могилах, а прошлой весной мы с братом помогали маме с папой перенести их останки на семейное кладбище. Туда, где похоронены родители одного из моих дедушек… Вы меня с кем-то перепутали. Мне жаль.

– Это мне жаль, – Цин сложила брови домиком и прижала руки к груди. – Потому что…

– Нет-нет. Погодите. Вы не понимаете. Я договорю. – Мне отчего-то стало страшно, и я заговорила торопливо, сбивчиво, отчаянно боясь, что меня перебьют, а мне обязательно надо было объяснить. – Мы с мамой посадили в изголовье могилы пионы, розовые и белые, потому что одна бабушка любила розовые, а вторая…

– Как звали ваших бабушек? – Цин все же перебила, но ее подруга досадливо цыкнула на нее…

Я выдохнула, повернула кресло так, чтобы можно было смотреть в окно, и ответила:

– Рогнеда и Трианна.

Мне было лет пять или шесть, когда я однажды вошла в кабинет деда Артура и застала его в слезах.

– Деда! Что болит?

Я бросилась к старику со всех ног, вскочила к нему на колени и стала размазывать слезы по родному морщинистому лицу, привычно колючему и невероятно любимому.

– Вот тут болит, Пельмешка, – он прижал мою ладошку к своей груди. – У меня здесь большая дыра, маленький мой человек.

Я тогда жутко перепугалась, чуть дождалась возвращения мамы с работы и, дрожа от страха, потребовала отвезти деда в больницу.

– Пусть заклеят ему его дырку!

– Эту дырку уже ничем не заклеишь, – грустно улыбнулась мама, взяла меня на руки и понесла в детскую. – Но если ты не будешь шалить больше обычного и при этом станешь говорить деду Артуру (деду Шурке тоже можешь, не повредит) о том, как сильно ты его любишь, возможно, эта дырка перестанет болеть. Или он вовсе о ней забудет.

Я смотрела в окно из кабинета Макса и понимала, что не могу рассказать об этом эльфийкам. Это слишком личное. Это как сердце вывернуть наизнанку… Поэтому после короткой паузы я продолжила рассказывать о другом.

– Папа сам сделал такую лавочку деревянную… Сам, понимаете? А он у меня такой безрукий-безрукий и все чинит при помощи супер-клея или скотча… Но лавочку сделал сам. Да. А дед Шурка на ней красивыми буквами вырезал слово «Навсегда». Раньше там была другая скамеечка, с другой надписью. «Единственная». Единственная. Понимаете? И дед Артур, и дед Шурка были довольно молодыми, когда бабушки… когда их жены умерли, но повторно никто из них не женился. Потому что…

Потому что дыра в сердце. Такими вещами не шутят.

– Какое чудовищное лицемерие… – после минутной тишины произнесла вторая эльфийка. Не Цин. Боже, как же ее зовут-то? – Такая неоправданная жесткость. Бедные дети, они ведь даже не знают… – С длинных ресниц сорвалась хрустальная слеза и медленно-медленно поползла вниз по розовой, как попка младенца, щеке. – Обе ваши бабушки живы и в полном здравии. Мы здесь по их поручению.

Абзац. Причем полный. Потому что, как бы дико это ни звучало, но я поверила этим словам сразу же, безоговорочно. Нет, приедь эльфийки в замок неделей… нет, днем ранее, я бы точно вызвала скорую психиатрическую помощь. Ну или просто выставила бы двух нахалок из «Мерцающего» без права на возвращение, но… Но я помнила, что утром Тимур был чем-то озабочен. И обещал о чем-то рассказать. Номером телефона дедов интересовался…

Дыра в сердце? Кажется, я начала понимать деда Артура.

– Вы можете нам не верить, – кисло разрешила мне Цин и потянулась через стол, чтобы погладить меня по руке. Я демонстративно отшатнулась, что, само собой, не вызвало восторга у моей собеседницы. – Я бы на вашем месте точно не верила. И потребовала бы доказательств…

Я-то как раз верила, а на доказательства мне было наплевать, ибо больше всего на свете мне хотелось, чтобы незваные гости убрались восвояси и позволили мне позвонить домой. Без свидетелей. Но Залия – я вдруг ясно вспомнила имя второй гостьи, долгих ей лет жизни, очень долгих и очень несчастливых, – уже достала из кожаного портфеля толстенькую папочку, перетянутую растрепанным шпагатным шнуром, и положила ее на край стола, однако выпускать из рук не спешила.

– Нам бы хотелось, чтобы вы ознакомились с документами не медля и позволили – не сейчас, позже, когда закончите читать, – сделать вам одно предложение.

– Разве что одно, – совершенно недружелюбно согласилась я, и мне позволили открыть папку.

Много фотографий. Дедушки в молодости, маленький папа, мама в смешном подгузнике со слоненком Дамбо. Свадебные фотографии. Молодой дед Артур на мотоцикле, а из-за его спины выглядывает темноволосая голова бабушки Трины…

Дед очень редко соглашался о ней говорить и почти никогда не называл по имени. Говорил просто «она» или «бабушка». Дед Шурка в рассказах о своей жене был еще более немногословен. Но если задуматься, то ни один из них ни разу не произнес слово «смерть».

– Она ушла в другой мир.

– Она покинула меня.

– Надеюсь, где бы она сейчас ни была, ее душа пребывает в покое…

Боже, почему я никогда ранее не задумывалась над тем, что в этих простых и понятных на первый взгляд фразах коварно спрятан скрытый смысл?.. Отложив в сторону последнюю фотографию, я взяла в руки пожелтевший от старости лист бумаги.

Бумажка была на дранко, а этого языка я ни в школе, ни в институте не учила, и эльфийки об этом знали. Я поняла это после того, как Цин произнесла, заметив мое озадаченное выражение лица:

– На второй странице заверенный нотариусом перевод. Это указ его Императорского величества о…

– Спасибо, по-английски я читаю бегло и весьма неплохо говорю.

Боже, как мне хотелось заткнуть фонтан этого безграничного дружелюбия! Бесит. Лица, улыбки… То, что они так много обо мне знают…

Это действительно был указ, в котором жителям Дранхарры запрещалось вступать в брак (по драконьим традициям) с людьми, населяющими Землю. В сексуальную связь с ними вступать Император не запрещал, но заранее оговаривал, что не желает видеть среди своих подданных недоразвитых ублю… то есть, я хотела сказать, лишенных магии полукровок…

Смешно. Дранхарра была едва ли не единственным государством из ныне существующих с так называемым домостроевским матриархатом. И между тем, во главе ее все же стоял Император. На шахматной доске власти эта фигура не имела никакого веса,