Подобный вопрос следует задать хотя бы потому, что в литературе существует давняя версия о столкновениях Сталина и Молотова по поводу усиления репрессивного курса в 1936 г. Основанием для нее послужило то, что на московском процессе в августе 1936 г. по делу так называемого «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» Молотов не был назван в числе советских вождей, против которых якобы готовились террористические акты. Действительно, сначала в закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», а затем и на августовском процессе было заявлено, что «объединенный троцкистско-зиновьевский центр» готовил убийства Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева[679]. Отсутствие в этом списке ближайшего соратника Сталина, председателя Совнаркома привлекло внимание наблюдателей, следивших за ситуацией в СССР из-за границы. Этот факт рассматривался как свидетельство возможной опалы Молотова. Правда, через несколько месяцев, на втором процессе в январе 1937 г., Молотов (наряду со Сталиным, Кагановичем, Ворошиловым, Орджоникидзе, Ждановым, Косиором, Эйхе, Постышевым, Ежовым и Берия) был назван среди объектов покушений, готовившихся «параллельным антисоветским троцкистским центром»[680]. Однако это только усилило подозрения. Заговорили о том, что Молотов сдался и был прощен Сталиным. Значит, конфликт между ними действительно существовал.

Некоторые намеки по поводу гипотетического столкновения Сталина и Молотова сделал уже в начале 1937 г. журнал «Социалистический вестник». В известном «Письме старого большевика» говорилось, что подготовка к августовскому процессу велась в тайне от части Политбюро, в том числе от Молотова и Калинина, которые «уехали в отпуск, не зная, какой сюрприз им готовится»[681]. В подобном контексте Молотов выглядел противником террористической кампании против бывших оппозиционеров. Закрепил эту версию, «подтвердив» ее многочисленными «подробностями», А. Орлов. В своей книге он писал, что именно Сталин вычеркнул фамилию Молотова из показаний арестованных оппозиционеров о подготовке террористических актов. Орлов утверждал также, что по поручению Ягоды за Молотовым, уехавшим в отпуск на юг, было установлено постоянное наблюдение (чтобы предотвратить якобы возможное самоубийство). По слухам, писал Орлов, Молотов попал в немилость, пытаясь отговорить Сталина «устраивать позорное судилище над старыми большевиками»[682].

Однако и в этом случае версия Орлова не подтверждается никакими дополнительными свидетельствами и является, скорее всего, вымышленной. Прежде всего сомнительно, что Сталин использовал не включение в списки целей «террористов» как способ давления на своих соратников. Во всех списках присутствовал, например, Орджоникидзе, с ^оторым Сталин действительно (о чем будет сказано далее) находился в конфликте по поводу репрессий. Был в списках и Постышев, снятый в январе 1937 г. со своего поста на Украине. Но не было в них, например, Калинина, не представлявшего для Сталина никакой угрозы. Подобные логические аргументы можно продолжать. Однако самым важным доказательством отсутствия конфликта между Сталиным и Молотовым по поводу нового курса, возможно, являются свидетельства самого Молотова. В своих рассказах, которые в 1970-1980-е годы записывал Ф. Чуев, Молотов, не раз возвращаясь к годам террора и пытаясь оправдать себя, ни разу не упомянул о таком выгодном для него факте, как конфликт со Сталиным по поводу репрессий. Он откровенно рассказал о столкновении со Сталиным по поводу ареста жены, об опале, в которой оказался сам в последние месяцы правления Сталина. Рассказал о том, что в годы «большого террора» были арестованы его ближайшие помощники и у них, очевидно, требовали показания на Молотова[683]. Что же касается отношения к репрессиям, Молотов твердо заявлял: «Нет, я никогда не считал Берию главным ответственным (за репрессии. — О. X.), а считал всегда ответственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я все время был активным, стоял за принятие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовали очень круто»; «Я не отрицаю, что я поддерживал эту линию»[684].

В общем приходится констатировать, что пока существует единственный, подтвержденный документами факт некоторого противостояния террористическому курсу Сталина в Политбюро. Это — настойчивые попытки Г. К. Орджоникидзе отвести репрессии от своего наркомата, спасти от арестов друзей и близких.

Орджоникидзе, один из самых известных вождей партии в 1930-е годы, возглавлял Наркомат тяжелой промышленности — крупнейшее советское ведомство, своеобразное министерство министерств, каждый главк которого руководил целой отраслью. Деятельность наркомата постоянно находилась в центре общественного внимания. Его объекты символизировали растущую мощь страны. Предприятия наркомата оснащались самой передовой техникой, значительная часть которой закупалась за границей. На это уходила львиная доля валютных ресурсов государства.

Управляя столь сложным хозяйством, Орджоникидзе — человек энергичный и работоспособный — в какой-то мере менялся. Между Орджоникидзе конца 1920-х годов, когда он возглавлял карательный по сути орган — ЦКК-РКИ, ни за что не отвечал и мог безнаказанно громить всех неугодных, и Орджоникидзе середины 1930-х годов, на котором лежала ответственность за нормальное функционирование наркомата, — дистанция огромного размера. И один из важнейших уроков, которые, судя по всему, усвоил Орджоникидзе за эти годы, заключался в том, что без определенной кадровой стабильности хозяйственные успехи невозможны. Крайне болезненно Орджоникидзе относился к малейшим попыткам «обидеть» его ведомство и его людей. На этой почве у Орджоникидзе неоднократно происходили столкновения с другими советскими руководителями, включая Сталина[685]. Несомненно, являясь последовательным и верным сторонником Сталина, Орджоникидзе в силу своего характера во многих ситуациях проявлял строптивость и плохо управлялся.