Серьезное недовольство Сталина вызывала дружба Орджоникидзе с В. В. Ломинадзе. На февральско-мартовском (1937 г.) пленуме, когда Орджоникидзе не было в живых, Сталин вспомнил о деле Ломинадзе и резко критиковал Орджоникидзе за примиренчество и либерализм. Сталин рассказал, что в конце 1920-х годов Орджоникидзе состоял с Ломинадзе в откровенной переписке, хорошо знал о его «антипартийных настроениях», но скрыл их от ЦК. По словам Сталина, Орджоникидзе тяжело реагировал на обвинения, предъявленные Ломинадзе в 1930 г., «потому что лично доверял человеку, а он его личное доверие обманул». Орджоникидзе, утверждал Сталин, узнав об участии Ломинадзе в «право-“левом” блоке», даже требовал его расстрела[686].

Однако в этом случае Сталин, воспользовавшись смертью Орджоникидзе, скорее всего, лгал. Ни один из документов по делу Ломинадзе не подтверждает информацию о том, что Орджоникидзе выступал за расстрел Ломинадзе. Более того, он продолжал оказывать Ломинадзе помощь. — Благодаря Орджоникидзе, Ломинадзе достаточно быстро упрочил свое положение, был награжден орденом Ленина и получил (в результате личного обращения Орджоникидзе в Политбюро[687]) престижный пост секретаря Магнитогорского горкома партии.

Сталин до поры до времени не вмешивался в судьбу Ломинадзе. Однако после убийства Кирова, когда начались репрессии против бывших оппозиционеров, Сталин вспомнил и о нем. В НКВД сфабриковали против Ломинадзе дело. Не дожидаясь ареста, в январе 1935 г. он покончил самоубийством. Заместитель Ломинадзе тотчас продиктовал по телефону в Москву предсмертное письмо: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят […] Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьезность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всем том мне могли бы не поверить. Перенести все это я не в состоянии […] Несмотря на все свои ошибки, я всю свою сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела. Передай Серго Орджоникидзе содержание этого письма. Прошу помочь семье»[688]. Орджоникидзе выполнил эту просьбу. Пока он был жив, жене Ломинадзе выплачивали за мужа пенсию; приличное денежное пособие по постановлению Совнаркома[689] получал сын Ломинадзе, названный в честь Орджоникидзе Серго. Это был невиданный случай — щедрая государственная поддержка семье человека, объявленного врагом! Не исключено, кстати, что по этому поводу у Орджоникидзе и Сталина состоялись какие-то объяснения. Во всяком случае, сразу же после смерти Орджоникидзе жену Ломинадзе лишили пенсии, а вскоре арестовали.

Ломинадзе входил в группу бывших закавказских руководителей, которых Орджоникидзе считал «своими» и которым оказывал постоянное покровительство. В начале 1930-х годов Сталин убрал выдвиженцев и приятелей Орджоникидзе с руководящих постов в Закавказье (эта акция, сопровождавшаяся многочисленными конфликтами, также не улучшила отношения между Сталиным и Орджоникидзе[690]). Однако Орджоникидзе продолжал покровительствовать опальным закавказцам. В сентябре 1937 г., уже после смерти Орджоникидзе, один из членов его кружка, бывший первый секретарь Заккрайкома М. Д. Орахелашивили, арестованный НКВД, подписал такие показания: «Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это главным образом относится к Бесо Ломинадзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моем присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!» — продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе […] Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, а затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе»[691].

Даже если учесть, как выбивались показания в НКВД, с большой долей вероятности можно предположить, что в протоколе, подписанном Орахелашвили, не все было неправдой. Опальные советские руководители, естественно не жаловали Сталина. Резок и несдержан, чему есть множество примеров, был и сам Орджоникидзе. Пока мы не располагаем донесениями НКВД Сталину по поводу настроений его соратников. Но велика вероятность того, что сигналы о встречах и разговорах закавказцев, собиравшихся у Орджоникидзе, докладывались Сталину. Во всяком случае, как свидетельствуют многочисленные факты, Сталин с крайней неприязнью относился к окружению Орджоникидзе. Эти люди оказались в числе первых жертв кадровых чисток.

Положение закавказской клиентуры Орджоникидзе и работников Наркомата тяжелой промышленности, которым руководил Орджоникидзе, резко ухудшилось в связи с проведением в Москве в августе 1936 г. открытого процесса по делу так называемого «троцкистско-зиновьевского центра». Последовавшая за процессом кадровая чистка затронула прежде всего экономические наркоматы, поскольку бывших оппозиционеров не пускали в политику, а посылали на хозяйственную работу. Под ударом оказалось большое количество сотрудников Орджоникидзе в НКТП. Атаки против хозяйственников приняли такой масштаб, что Сталин дал согласие послать 31 августа 1936 г. секретарям областных, краевых и республиканских партийных комитетов директиву, запрещавшую без согласия центра снимать руководящих работников, особенно директоров предприятий, назначенных решениями ЦК ВКП(б). Все компрометирующие материалы на эту категорию руководителей предписывалось пересылать на рассмотрение в Москву[692]. Точные обстоятельства появления этой директивы пока неизвестны. 29 августа 1936 г. Каганович и Ежов послали ее текст телеграммой на согласование Сталину в Сочи с припиской: «В соответствии с Вашими указаниями составили следующий текст директивы»[693]. Поскольку директива касалась прежде всего ведомства Орджоникидзе, можно с большой долей уверенности предположить, что он также приложил руку к ее появлению.