А потом я оказался в вестибюлях лабораторий и начал плутать в лабиринте служебных помещений. Люди в белой униформе, проходя мимо меня, кивали головой, видимо полагая, что я знаю, куда иду, прижав статуэтку святого Хуана Диего к груди.

Мэйфейровский центр – громадный, невообразимых размеров памятник одной семье и одной женщине. С этим местом связаны жизни тысяч и тысяч людей. Огромный сад, в котором с любовью выращивали бесконечное количество саженцев, пока он не превратился в великолепную чащу.

Оберона я обнаружил в состоянии абсолютного покоя.

В белом хирургическом костюме он стоял у окна и смотрел на переброшенные через реку арки мостов, на мерцающие огни высотных зданий в центре города. Едва я вошел в комнату, он обернулся.

– Святой Хуан Диего, – сказал я и поставил статуэтку на прикроватный столик.

– О, спасибо, – совершенно искренне поблагодарил он, – теперь я смогу заснуть.

– Тебе плохо? – спросил я.

– Нет, – спокойно ответил Оберон, – просто меня многое удивляет. Когда меня заперли на острове, я думал, что красота – это вечно изменяющаяся поверхность моря. Я вынужден был так думать. Но мир… О, мир полон чудес. Я очень счастлив. И не тревожусь за Миравиль, за мою глупую, нежную Миравиль! Я в безопасности. Миравиль тоже. И я свободен.

В помещении поддерживали постоянную температуру. Даже мне было холодно. У Роуан посинели губы, но она – в белом халате с бейджиком на кармане и в белых брюках – не торопила нас и безропотно ждала возле дверей, когда закончится церемония прощания. На ногах у нее были простые черные туфли. Волосы зачесаны назад. Роуан не смотрела на меня. К счастью.

Стены в помещении были белыми. Кафельный пол – тоже. Все оборудование – мониторы, провода, трубки, колбы – сдвинули к стене или расставили по углам. Белые металлические жалюзи не пропускали в комнату разноцветное мерцание ночи.

Миравиль в хлопчатобумажной ночной сорочке розового цвета тихо плакала. Оберон в белой шелковой пижаме и халате просто наблюдал за происходящим.

Измученная до предела Мона хранила молчание. Странница в костюме «сафари». Левой рукой она поддерживала Миравиль, а в правой сжимала большой, произвольно подобранный букет. Глаза ее были сухими.

Квинн остался стоять со мной возле дверей. В руках у него был букет, который его попросила принести Мона.

Комнату заполнял чудесный аромат. Тут были и маргаритки, и циннии, и лилии, и розы, и гладиолусы, и еще множество неизвестных мне цветов.

Тела лежали на отдельных каталках. Конечности, казалось, оставались эластичными, лица немного вытянулись. Ярко-рыжие волосы Морриган были расчесаны так, как будто она лежала на воде. Вернет ли это Мону к образу Офелии? У Эша были невероятно длинные ресницы и пальцы. Должно быть, в нем было семь футов роста. Черные густые волосы доходили до плеч, виски поседели. Великолепно очерченный рот. Морриган была очень похожа на Мону.

Они лежали на чистых простынях, с подушками под головами. Этой парой можно было залюбоваться.

Обоих переодели в простые белые хлопчатобумажные рубашки с открытым воротом и в белые штаны. Эти костюмы очень напоминали одежды, в которых мы (казалось, это было тысячу лет назад) нашли их на острове.

Ступни Талтосов выглядели особенно безжизненными. Я не мог понять почему. Может быть, потому что они были совершенно бесцветными и даже несколько бесформенными.

Мне хотелось заглянуть в глаза Эша. Интересно, возможно ли поднять одно веко и увидеть его глаз. Но я не хотел ни говорить, ни просить кого-то о чем-либо.

Миравиль наконец сдвинулась с места и провела рукой по лицу Эша. Потом она наклонилась и поцеловала его в губы. Когда Миравиль обнаружила, что губы Эша мягкие, она закрыла глаза и надолго страстно прильнула к нему. Левую руку она протянула к Моне, и та передала ей половину букета.

Миравиль, двигаясь вдоль каталки, начала осыпать тело Эша цветами. Потом Мона передала ей вторую половину букета, и Миравиль закончила свой обряд, только лицо Эша оставила открытым. Перед тем как отойти, она наклонилась и поцеловала его в лоб.

А вот Морриган заставила ее разрыдаться.

Мона, которая присоединилась к Миравиль, не вымолвила ни слова. Она коснулась руки Морриган. Рука оказалась эластичной, и Мона сплела свои пальцы с пальцами Морриган.

Квинн передал Моне цветы. Та поделилась букетом с Миравиль, и они вместе усыпали ими тело Морриган.

Оберон молча наблюдал за происходящим. Слезы навернулись ему на глаза и потекли по щекам, тонкие морщинки пересекли лоб.

Судорожные рыдания Миравиль наконец стихли. Мона повела ее к выходу. Возле дверей она обернулась и прошептала:

– Прощай, Морриган.

Мы все вышли следом, и Роуан провела нас по небольшому, устланному толстым ковром коридору в конференц-зал. Там нас ожидали Майкл и Стирлинг, оба, как и мы с Квинном, в черных костюмах.

В этой удивительной комнате, вокруг отлично отполированного овального стола стояли настоящие стулья в стиле Чиппендейл. На стенах холодного лилового цвета висели яркие, сочные, пульсирующие полотна экспрессионистов. Мне захотелось выкрасть их и развесить в своей квартире. Окна были распахнуты настежь. На мраморной барной стойке возле внутренней перегородки поблескивали бокалы и графины.

Майкл большими глотками пил бурбон. Стирлинг держал в руке бокал с виски.

Миравиль старалась подавить слезы, но у нее ничего не получалось. Роуан налила ей рюмочку хереса. Миравиль рассмеялась, разглядывая на свет тонкую рюмку, и сделала маленький глоточек. Она тихо плакала и смеялась одновременно. Ее розовая ночная рубашка казалась очень легкой.

Оберон отмахнулся от предложенных ему напитков. Он не обращал ни на кого внимания и смотрел в окно, даже не думая утирать слезы. Только в этот момент я заметил, что он снял лак с ногтей.

– Итак, что ты собираешься с ними делать? – подала голос Мона.

Роуан надолго задумалась, а потом ответила вопросом на вопрос:

– А что бы сделала ты на моем месте?

– Я не могу представить себя на твоем месте, – сказала Мона.

Роуан безразлично пожала плечами, но лицо у нее было грустным. Она не собиралась скрывать свои чувства.

– Делай с ними все, что захочешь, – вмешался Оберон. – Черт возьми, Отец ведь сказал Родриго, чтобы тот сохранил их тела для тебя. Все просто. Родриго не обладал достаточным знанием и не был склонен размышлять, поэтому и не смог понять ни смысл предложения Отца, ни его намерений.

Отец хотел поставить точку. Тела твои – так хотел Отец. Больше говорить не о чем.

– Это сущая правда, – сказала Миравиль. – Роуан, Отец любил тебя. Правда, любил. Пожалуйста, сделай так, как он хотел.

Роуан промолчала. Она сидела и по обыкновению смотрела в никуда, а потом нажала на спрятанную под столом кнопку.