Она не помнила его. Внешне он сильно изменился, и, когда она в последний раз видела его, ей едва исполнилось четыре. Два года составляли треть ее жизни, и ее долговременная память начала формироваться лишь перед самым ее исчезновением. Карен, должно быть, сделала все возможное, чтобы заставить ее забыть то, что она знала о своих родителях и прежней жизни.

Другие подробности побега из дома в Нью-Форесте могли появиться у него в голове в любое время, и часто это были слова, которые он считал забытыми.

Где мама?

Нам нужно уходить, быстро.

Где мама?

Голос дрожал от подступающих слез.

Гладкое личико Пенни побелело от паники и сморщилось. Она заплакала, когда он потащил ее из дома, и кусочки его давно разбитого сердца рассыпались на еще более мелкие фрагменты. Он осознал, что похищает собственную дочь из дома, который она считала своим, через два года после того, как ее похитили у него. Он подозревал, что тогда в ней, возможно, проснулись старые ужасы, которые она пережила в тот день, в далеком палисаднике в Торки.

Нам придется уехать ненадолго. Здесь находиться небезопасно. Можешь понести эту сумку? Нам нужно идти к машине.

Отец помнил, как, когда они завернули в гостиную – он тяжело дыша, она хныча, – он пытался закрыть собой комнату от ее глаз. Пенни посмотрела вниз, увидела там простыни и явно, хотя и без слов, удивилась, почему на полу дома, где она два года играла в тепле и безопасности, расстелено столько постельного белья. А потом Отец увидел Олега.

Прежде чем он вышел из комнаты, чтобы найти свою дочь, Олег шел медленно, задом наперед, разговаривая сам с собой или с небом, и тащил за ноги на задний двор тело. Потом Отец вернулся с Пенни. Сжимая руку дочери, он вел ее перед собой, эту маленькую незнакомку, держащую крошечную сумку, в которую они сунули несколько предметов одежды. Когда они попытались пройти через обширный белый полумесяц жилой зоны, чтобы добраться до стеклянных дверей, Олег сидел в одном из больших белых кресел рядом с мультимедиацентром.

Его широко раскрытые глаза светились. Мужчина ухмылялся, хотя Отец не сразу понял, что Олег не видит их. На раскрытой ладони у него лежал использованный шприц.

Отец счел длинный силуэт тощей фигуры особенно непривлекательным, когда тот сидел выпрямившись, словно труп, вырытый из могилы. Но едва он понял, что именно его тревожило в том конкретном углу комнаты, то перестал смотреть на него и стал умолять испуганную девочку поскорее уйти.

Не оглядывайся. Сюда. Сюда. К машине.

Позже той ночью и еще много последующих ночей на экране его разума появлялось еще больше воспоминаний, включая те, которым он не мог доверять.

Облачный слой пропускал в открытый центр здания лишь редкий свет, поэтому движение вокруг кресла Олега могло быть вызвано не чем иным, как отражением черных дождевых туч. Хотя, выходя с дочерью на окружающую крытый бассейн террасу, Отец заподозрил, что день сдался, уступив место ночи. Это было невозможно, поскольку еще даже не наступил полдень.

Бросив в темную комнату очередной взгляд, Отец увидел, как в дальнем углу на стене разворачивается огромная тень. Она струилась, словно вода – только снизу вверх – и клубилась, подобно видимому газу.

Темный поток.

Отец попытался убедить себя, что этот эффект вызван грозой, поскольку выше на белых стенах виднелись большие тени от ветвей растущих на улице деревьев. Попытка была неудачной, поскольку его возбужденному рассудку они казались длинными руками или даже крыльями. Ветер, которого в доме было не слышно, теперь дул порывами, раскачивая деревья, и тени от их шевелящихся ветвей отбрасывались на стены за креслом Олега. Шок и травма были единственными причинами, по которым этот сгусток тьмы напоминал контуры того скачущего короля в лохмотьях, изображения которого он видел в других местах. Вихрь эмоций, мешавший его дыханию и сердцебиению, усиливал эффект от теней качающихся на ветру деревьев, и в этом не было ничего такого – примерно так он говорил себе в последующие несколько часов. Но затем тени и даже сам сумеречный воздух, казалось, стали разрастаться, двигаясь, как большой осьминог в чернильной воде. После чего фигура стремительно, словно сидевший за куском мокрого дерева в саду и потревоженный черный паук, метнулась вверх, пересекла потолок и исчезла.

К машине, машине, машине.

Стены главного здания и гаража стали укрытием, которого он тогда отчаянно жаждал, как если бы он и девочка были маленькими существами, вроде мышей, наэлектризованными паникой, бегающими под чем-то гигантским, способным изменить давление воздуха и саму плотность атмосферы. К этому ощущению прибавилось чувство, будто они находятся под чьим-то жутким наблюдением.

Внезапно нахлынувшее головокружение помешало Отцу посмотреть вверх. Он был убежден, что они могут вместе упасть в черное небо и будут продолжать движение, набирая скорость, пока не потеряют способность дышать… пока они отделятся друг от друга и от самих себя. Ему казалось, что он грезит наяву.

Мамочка. Моя мамочка.

Я не могу сказать тебе сейчас… Я объясню… ты помнишь твой старый дом, до того как ты очутилась здесь? Дом на холме?

Мамочка.

Она все плакала и плакала. А потом заплакал и он, поскольку она не узнавала его.

Давным-давно ты жила со своими папой и мамой в другом доме, у моря. Там был сад. Большой сад. Еще там были Нэн и Поппо. Тряпичный Котик… Тряпичный Котик… О боже, Тряпичный Котик. Тебя зовут Пенни, а не Ясмин. Тебя зовут Пенни.

Увидев машину, девочка попыталась сесть на лужайку. Содрогаясь всем телом от горя и страха, оглянулась на дом. Отец упал на колени рядом с ней. Выпустил из руки одну сумку с деньгами – богатство, которого хватило бы на всю жизнь, останется здесь, на траве. Он больше не мог тащить обе сумки и понимал, что ему придется нести девочку и другую сумку с деньгами до самой машины, где лежала без чувств настоящая мать Пенни. Когда Отцу показалось, что он услышал вдали нечто похожее на вертолет, он резко вскочил на ноги, подхватил девочку, держа ее за под мышки. Это был первый раз за два года, когда он обнял ее. Отец прижал ее к своей груди, которая в тот день была перетянута крест-накрест лямками рюкзака, набитого оружием и взрывчаткой.

Он неуклюже побежал к черной машине, мотая из стороны в сторону потной головой, не видя ничего и держа на плече плачущую девочку.

И они исчезли там, где беглецы всегда искали убежища, уехали вглубь леса – мужчина, женщина без чувств и испуганный ребенок.

В пути, пока его словно налитое свинцом, покрытое синяками тело начало согреваться в машине, Отец неоднократно спрашивал Пенни о том, что она помнит, спрашивал, каково ее первое воспоминание, и продолжал повторять, что ее забрали у него и ее настоящей матери. Говорил, что ее настоящая мать спит и лежит на сиденье рядом с ней. Но Пенни не понимала либо была слишком напугана, чтобы даже обращать внимание на его вопросы.