За один из прекрасных моментов, которые случились с моей тетей в больнице, я благодарен пианисту и моему хорошему другу Кристофу Ройтеру. В тот день он как раз давал сольный концерт, и его синтезатор лежал в машине. Мы спонтанно приняли решение и помчались через захолустный район, чтобы попасть к моей тете в больницу и устроить ей сюрприз. Медсестры в отделении немало удивились, когда мы вышли из лифта с тяжелым инструментом. И я никогда не забуду, как Кристоф превратил комнату печали в концертный зал – он дал персональный концерт по заявкам: с Моцартом, Шопеном и детскими песнями, музыкальным кругосветным путешествием через столетия и этапы жизни. Я желаю такого концерта всем, кто лежит в больнице. Для этого не нужен пианист, достаточно MP3-плеера.

Я знаю многих, кого тяжелая болезнь изменила в лучшую сторону, кого не сломило новое испытание, кто вырос благодаря ему. Если бы я был болен, я бы пытался помнить о том, что гарантированного права на здоровье не существует. Сорок процентов всех людей Германии живут с хроническим заболеванием, и им становится то лучше, то хуже. Я бы попытался поменьше спорить, а еще купил бы билет на выступление Йозефа Хадера. Он один из моих самых любимых артистов кабаре и великолепный актер. Я бы пересмотрел его фильм «Индия»: в этом гениальном трагикомическом роуд-муви он и Альфред Дорфер, два абсолютно разных персонажа, играют продажных ресторанных критиков, колесящих по провинции. Один верит в реинкарнацию и постоянно заучивает вопросы из викторины «Trivial Pursuit», а второй предпочитает совсем не разговаривать. Когда нетривиальное заболевание ставит жизнь под угрозу, комедия становится трагедией, но я не хочу раскрывать вам сюжет. Итак, Йозеф Хадер и бутылочка пива в его компании после шоу попали в мой «Bucket List». Также я бы с удовольствием еще раз послушал вживую Бобби Макферрина, потому что его голос уносит меня в совершенно иные просторы, по ту сторону от «Don’t worry, be happy».

Что я делал бы с медицинской точки зрения?

Я собрал бы как можно больше информации, сделал бы все для точной диагностики и собрал бы три мнения. Я попытался бы выяснить, у кого из врачей Германии больше всего опыта в работе с моим заболеванием и как часто эта болезнь встречается в принципе. Потому что для часто встречающихся заболеваний обычно существуют четкие рекомендации относительно терапии, а с редкими видами рака все сложнее.

Недавно я встретил мужчину, болевшего редкой формой лейкемии. Он действовал специалистам на нервы до тех пор, пока они не сделали его участником исследования по тестированию нового препарата. На самом деле, этот путь может увести в неверном направлении, и его нельзя предлагать в качестве общей рекомендации. Но в его случае все прошло хорошо, и с тех пор он стал администрировать интернет-портал, на котором пациенты могли делиться информацией, которая еще не просочилась в кабинеты практикующих онкологов. На самом деле, я бы тоже попробовал все и в крайнем случае даже препарат, еще не допущенный к применению.

Я бы изучил, какие средства натуропатии можно применить в дополнение к научно-обоснованному лечению. И прежде всего, если бы мне позволяла моя физическая форма, я снова занялся бы спортом. Из-за основного заболевания и лечения человек часто ощущает свинцовую тяжесть, называемую «Fatigue»[39]. Это усталость и дисфория, которые может развеять двигательная активность. Так что при просмотре моих любимых DVD я бы постарался параллельно крутить педали велотренажера. И каждый день по часу прогуливаться на природе.

И я отказался бы от многих вещей ради того, чтобы как можно дольше оставаться рядом с близкими. «Болезнь – как путь» или «болезнь – как будильник»?

И чем больше я пишу о том, что я бы делал, если бы у меня был рак, тем больше я задаюсь вопросом, а что мешает мне заняться всем этим уже сейчас. Я надеюсь, что вы тоже.

Моя первая ночь в доме престарелых. Еще рано, я дремлю. Где-то звенит будильник. «Чего и следовало ожидать, – думаю я, – кто-то из больных деменцией не понимает, что это его будильник». «Дю-дю-дю-дют» настойчиво продолжается. Хорошо, что я заткнул себе уши ватой, чтобы лучше спать. Я переворачиваюсь на другой бок. Вчера я только поздно ночью смог сопровождать дежурного на обходе. Здесь много тех, кто не может всю ночь лежать в одном положении, иначе у них образуются пролежни. Их перекладывают, по-новому располагают подушки и меняют подстилки. Какая же это свобода – быть в силах самостоятельно перевернуться. И я снова делаю это. Звонок все еще действует на нервы. И в рассветных сумерках брезжит догадка: здесь ни у кого нет сотового телефона, кроме меня. И будильник – мой собственный.

Двадцать пять лет назад, когда я был студентом, меня учили рассматривать старость и смерть как злых врагов. Что за чепуха! Ведь тот факт, что сегодня количество людей с болезнью Альцгеймера в Германии увеличивается, является хорошим знаком. Значит, они не успели умереть от чего-то другого. В следующем году мне исполнится пятьдесят лет. И было бы крайне оптимистично назвать это серединой жизни. Чего я боюсь, чего все мы боимся, когда говорим о болезни Альцгеймера? Тому, кто боится высоты, полезно шаг за шагом взбираться на башни. Тому, кто страдает арахнофобией, – ощупывать резиновых пауков. А тому, кто боится старости, – переночевать там, где все матрацы обтянуты резиновыми наматрасниками. Вот почему я на три дня переехал в свое возможное будущее – дом престарелых имени Фердинанда Гайе, принадлежащий протестантскому центру в Герресхайме, город Дюссельдорф.

«Лучше закрой дверь, – предостерегает меня Адам. Он прав, ведь некоторые здешние обитатели живут по своим собственным биологическим ритмам. – Смотрел фильмы про зомби? Бьюсь об заклад, что тип, который их придумал, взял свои идеи из дома престарелых. Привидение в ночной рубашке, шумы, иногда крики – и шаркающая походка, и взгляды, которые проходят сквозь тебя…» Любовь, с которой он это говорит, сглаживает мрачную аналогию. Адам был автомехаником в Польше; один из многих, сменивших профессию на уход за стариками. Двадцать лет назад Адам приехал в Германию проходить практику в доме престарелых. И остался. «Конечно, это не работа моей мечты, но когда я иду домой и знаю, скольким людям смог помочь за этот день или ночь, я счастлив».

Один из моих соседей – господин Хут, ему уже далеко за восемьдесят. Он любит допоздна быть на ногах и нарезать круги по коридорам. Он приветливо здоровается. И извиняется, когда заходит в чужую комнату. Я спрашиваю, что он ищет. «Я хочу к моей жене», – говорит он и указывает на меня. Потом смеется, хлопает себя рукой по лбу: «А нет, она же не здесь». Я спрашиваю, где его комната. Он точно это знает. Наверное, ему просто скучно. Шаркающей походкой господин Хут возвращается в комнату с открытой дверью, за которой громко работает телевизор. Идет криминальный детектив, но за его сюжетом никто не следит.