между рядовыми и руководящими партизанами, новичками и ветеранами, мародерами и теми, кто стоял за относительный порядок. Руководители партизанских отрядов оспаривали главенство в собственных и объединенных штабах, будучи разделяемы личностными противоречиями, партийными, территориальными и национальными рамками. При этом острота столкновений доходила до подготовки заговоров и вооруженных выступлений, из‐за чего руководители некоторых отрядов погибали, а их соратники либо переходили под руку победителя, либо просто разбегались. Другие отряды настолько криминализировались, что их разоружали и распускали руководители соседних, более крупных и дисциплинированных повстанческих соединений. Межличностные конфликты пагубно отражались не только на боеспособности, но и на самом существовании повстанческих частей.

Глава 8

ПАРТИЗАНСКИЕ СУДЫ И ТРИБУНАЛЫ

Как отмечали партизанские вожаки, на первых порах дисциплина в отрядах «регулировалась исключительно на основе революционного сознания, без каких бы то ни было уставов и инструкций…»[1415]. Устав действовавшего в Тарском уезде крупного отряда А. И. Избышева гласил: «Все недоразумения и наказания, разбирательства по всем делам разрешаются общим собранием отряда»[1416]. Вспоминая о расстреле (во время попытки пробиться в Енисейскую губернию) двух партизан за уход с поста, пьянство и «оскорбление населения», Шевелёв-Лубков указывал: его полковой ревтрибунал «творил суд скорый и немилостивый, но справедливый». В. Г. Яковенко писал, что следствие по серьезным делам среди тасеевских партизан проводила «специальная следственная комиссия, которая весь добытый материал предоставляла штабу. По обсуждении всех обстоятельств штаб выносил… приговор, который немедленно приводился в исполнение»[1417].

Но обычно карательные функции в не очень крупных отрядах осуществлялись их руководством. В амурском Архаро-Буреинском отряде имелся партизанский суд, но у командира было право расстреливать бойцов в ходе подготовки к бою, в самом бою и сразу после него[1418]. Но и в крупном Тунгусском отряде И. П. Шевчука, где имелся военно-революционный суд, именно командир взял на себя роль высшего судьи, утверждая и отменяя приговоры. Как вспоминал Шевчук, «суд присуждал в большинстве случаев к расстрелу. Приговор оглашался не только в отряде, но и среди населения. Мною же всегда расстрелы отменялись, что играло большую роль для крестьянской массы и рабочих. Крестьяне говорили: „…все-таки власть наша. [Атаман] Калмыков расстреливает беспощадно, а этот военный суд… карает по военному времени, а командир не допускает – знает, что дураков нельзя расстреливать“. Я же в большинстве случаев заменял смертные приговоры предложением искупить свою вину, служа в отряде». Шевчук пояснял, что крестьян приходилось судить «не только по их преступлениям, но и по их несознательности, за разную болтовню и проч.». Поскольку источником антипартизанской агитации были зажиточные крестьяне, то Шевчук, получается, отказывался репрессировать «кулаков».

Мало того, как фактический глава судебной власти на территории волости, Шевчук как-то вступился за своих «кулаков» перед соседним партизанским отрядом А. Кочнева, когда последний расстрелял одного из них и сжег его имущество. Это был обычный в то время эпизод расправы партизан с лицами, подозреваемыми в доносах властям. Но Шевчук лично отправился в отряд Кочнева и «предупредил его, что если такие действия будут повторяться, то отряд твой будет разоружен, а ты за это ответишь перед революционным судом». Заодно Кочневу было предъявлено обвинение, «на каком основании он не ликвидировал банду, которая расстреляла двух девушек на лесопильном заводе». В результате Кочнев «на второй день принял меры к разысканию этой шайки из 12 человек, которая им была поймана и уничтожена». Позже отряд Кочнева признал свое подчинение штабу Шевчука[1419].

Часть расправ носила традиционно-патриархальный характер, совершаясь общинными судами. И партизанам, и их врагам нередко перепадали плети. Адъютант В. К. Блюхера признался, что по приказу командира в ходе боев 1918 года к виновным бойцам применялась порка[1420]. Как сообщал Алтгубревком, по письменному постановлению граждан сел Калманского и Троицкого Калманской волости Барнаульского уезда 23 февраля 1920 года в присутствии партизан три белых милиционера получили по 100 плетей за участие в массовых истязаниях, грабежах и убийствах[1421].

Большевистская инструкция для партизанских отрядов от апреля 1919 года, составленная после 3‐й Сибирской партконференции и сохранившаяся в архиве Омского обкома, требовала не допускать грабежей, мародерства, «никаких самовольных убийств… пыток, издевательств, порок», а организовать в каждом отряде полевой революционный суд из 3–5 человек для рассмотрения дел белогвардейцев, контрреволюционеров, буржуев и провинившихся членов партизанских отрядов, «причем в случае вынесения смертного приговора осужденные должны быть казнены без каких-либо издевательств или пыток над ними»[1422]. Реальность сильно отличалась от этих указаний, хотя формально они исполнялись, особенно в крупных отрядах.

Одними из первых создали свои суды (они действовали с ноября 1918 по март 1919 года) партизаны Степного Баджея. Вспоминая о тех расправах, Т. Е. Перова была аккуратна: «Ни то удивительно, конечно, что партизаны придумали Баджейскую яму, [а] что будучи в несравненно тягчайших условиях, чем любая в то время сторона, они не дошли до отвратительной по приемам кровожадности. <…> У повстанцев был произвол, но произвол не поощряемый идейными органами». При штабах отрядов в селе Перовском и Баджее были созданы судебно-следственные комиссии, вынесшие до 60 приговоров, из которых два-три смертных, остальные к заключению до шести месяцев или изоляцией на все время войны:

Эти смертные приговора падают исключительно на Баджейскую… комиссию, [которая] еще очень долго не поддавалась влиянию сначала коллектива, а затем и Объединенного совета. И первое время получалось как-бы двоевластие, так например: сторонник чуть ли не единой диктатуры (и то собственной) командир Манского полка Ф. Боган еще долго и заносчиво ломался, не желая подчиняться ни коллективу, ни совету и эта специфическая черта… всего Баджейского командования… <…> …Несколько писем [Богана] на имя военного отдела, пересыпанных неподдельной матерской[1423] бранью[,] свидетельствуют о том, как недоброжелательно и с какой болью уступали Баджейские маэстро свое диктаторское первенство[1424].

Следственная комиссия не желала уступать своих функций выбранному позднее революционному трибуналу. На долю трибунала из 15 расстрелянных приходилось трое: одного Перова не вспомнила, а двое других – милиционер, перебежавший к белым, и командир повстанческой разведки, уличенный в грабежах и собственноручных расправах по причине личных счетов. Оба они

…раньше имели по 20–25 обвинений за всевозможные преступления[,] и применения смертной казни требовала вся армия… Вот единственный случай, который лежит темным пятном на репутации трибунала и Объединенного совета, поступившихся своими принципами перед напором стихии.

Однако и Баджейская Судебная комиссия уж не так много согрешила в своей судебной практике… были расстрелены всего около 10 человек, двое из них информаторы временного правительства… супруги Тыжновы,