В апреле 1920 года несогласованность действий партизан и частей НРА обусловила неудачу наступления на Читу. А во время ликвидации «читинской пробки» в конце того же года командовавший 2‐й Амурской армией С. М. Серышев сорвал ликвидацию группировки белых, под предлогом пурги и морозов своевольно остановив наступление на двое суток. По мнению Г. Х. Эйхе, это позволило уйти в Приморье 3‐му корпусу генерала В. М. Молчанова и создать «гродековскую пробку», что повлекло в мае 1921 года ликвидацию власти ДВР в Приморской области[1365].

Во время боев с Унгерном под Троицкосавском в июне 1921 года начальник 35‐й дивизии К. А. Нейман сообщал члену Реввоенсовета 5‐й армии К. И. Грюнштейну: «…в этой операции сегодня утром нас подвели части ДВР, у них там большая партизанщина. На рассвете, когда наши кинулись в атаку, части ДВР самовольно оставили фронт и пошли в город чай пить. Можно ли за такие вещи расстреливать каждого 10[-го]?» В ответ Грюнштейн отправил на помощь Нейману выездную сессию реввоентрибунала[1366]. В. К. Блюхер вспоминал, что на приказы наступать «старые партизаны» летом 1921 года ему отвечали: «С товарищами обсудить надо»; как деликатно пояснял маршал, из‐за подобных обсуждений его приказов отряды «конечно[,] опаздывали»[1367]. Начальник Забайкальского облотдела Госполитохраны (ГПО) Ю. М. Букау 29 августа 1921 года сообщал из Сретенска директору ГПО, что в Горбицу зашла банда хунхузов (около 40 китайцев и до 10 русских), а в Усть-Черную направилась некая «шайка с красными флагами[,] наз[ывающая] себя Правит[ельственными] войсками», и просил у начальника Забайкальской кавдивизии Я. Н. Каратаева 50 всадников. Однако Каратаев отказал даже в такой небольшой помощи[1368].

Чаще всего случаи и грубейшего нарушения воинской дисциплины, и прямой трусости сходили вожакам с рук. При атаке повстанцев против гарнизона на станции Тайшет 8 мая 1919 года погибло до 50 партизан, бóльшая часть которых была из числа принудительно мобилизованных. При этом сводный Бирюсинско-Конторский отряд под командованием И. А. Бича-Таёжного, конфликтовавшего с лидерами Шиткинского фронта, в назначенное время к месту боя не явился. После кровопролитного поражения в Тайшете раздавались призывы судить Бича-Таёжного, но они остались тщетными. Отряд Бича ушел в Шиткино, где сначала занял оборону, но уже на третий день Бич объявил об уходе отряда на Нижнеудинск, велев остальным возвращаться по своим деревням, несмотря на их протесты из‐за страха перед неизбежной расправой. Действительно, все разошедшиеся по домам партизаны сразу были арестованы румынами и – 25 человек – осуждены военным гарнизонным судом в Тайшете к повешению[1369].

Не сильно отличались от Бича-Таёжного и другие шиткинцы. В мае–июне 1919 года между членами комсостава Шиткинского фронта пошли распри. При наступлении белых 14 июня шиткинская армия в 1,5 тыс. бойцов без единого выстрела разбежалась, остались только отрядики П. Криволуцкого, Е. Кочергина и К. Москвитина. Тогда же рассыпались Серафимовский и Байерский «фронты», от которых сохранился малый отряд А. Тришкина, позже присоединившийся к Криволуцкому. Затем отряды объединились и в июле для расследования бездействия штаба выбрали следственную комиссию, передав дело в военно-революционный трибунал[1370], который вряд ли кого-то покарал.

Не имела успеха попытка наказать виновных после разгрома японцами приморских партизан 4–5 апреля 1920 года. Последние не только панически бежали, бросая оружие. Их лидеры явно подумывали скрыться в Маньчжурии. В заключении следкомиссии по делу Ревштаба Прифронтовой полосы Приморской области отмечалась, кроме чисто военных прегрешений Ревштаба, «покупка четырнадцати китайских паспортов за четыре вагона леса», окончательно дискредитировавшая руководство. Но, поскольку «советские работники нужны в данный момент более[,] чем когда-либо», комиссия постановила «не предавать этого дела общественной огласке» и привлечь к ответственности только «отдельных агентов и исполнителей воли Ревштаба»[1371].

Во время наступления белых в Приморье в конце 1921 года пример позорного бегства из Анучино показал сам И. П. Леушин, командовавший с октября приморскими партизанами, – человек некомпетентный[1372] и, по некоторым сведениям, наркоман. Летом 1922 года главари партизан Приморья Бахвалов, М. Вольский, К. Пшеницын требовали его привлечения к уголовной ответственности как труса, наводящего «…панику на низший комсостав, что несомненно сыграло большую роль в смысле деморализации и разложения частей и привело к результатам панического бегства, при чем впереди отступающих войск бежал комвойсками ЛЕУШИН»[1373].

Приказом главкома НРА Блюхера от 12 января 1922 года о бое под Волочаевкой сообщалось, что отряд И. П. Шевчука, «занимая выгодное положение в тылу противника, проявил трусость и преступное бездействие». Главком предписывал впредь подвергать всех начальников за подобные проступки суровой каре, ибо, если нет разведки и умелого управления боями, «противник с Имана до Волочаевки бьет части Приамурского округа…»[1374]. Тем не менее Шевчук из‐за сочувственной позиции Дальбюро ЦК РКП(б) остался непотопляемым.

Панические настроения возникали в партизанской среде очень легко, сразу лишая ее боеспособности. Агитатор и организатор санитарного отряда в армии Кравченко-Щетинкина Т. Е. Перова отмечала: «Были случаи, когда разведка [ложно] доносила о приближении противника и нужно было громадное усилие со стороны руководителей, чтобы рассеивать паническое настроение организаций и населения»[1375]. По воспоминаниям партизана Ходи, после самого первого боя от шиткинского отряда из 20 бойцов осталось семеро, остальные разбежались (вернувшись потом из тайги в смущении), хотя враг отступил, оставив убитого, двоих раненых и четверых пленных[1376]. Приморский вожак Г. М. Шевченко рассказывал, что когда его отряд напал на село Шкотово, «…то пошло в бой около 300 человек, в бою же участвовало не более 40, остальные разбежались после двух пушечных выстрелов»[1377].

Некоторые подразделения были настолько грабительскими и так пьянствовали, что де-факто проявляли хроническую небоеспособность. По оценке Т. Е. Перовой, в армии Кравченко «канцы в тяжелые моменты не находили более унизительного слова по адресу Манцев, как слово „Цикария“ (трусы)», в Баджейском отряде К. П. Лидина-Пуляева с самого начала царила «беспощадная паника», а в последние дни Баджейской республики «Манский полк зарекомендовал себя хроническим бегством с фронта»[1378]. В конце 1921 года член Дальбюро ЦК В. А. Масленников отмечал нераспорядительность и панику партизанских властей Приамурья, не сумевших ни навести толковую переправу через Амур, ни найти лошадей для спешного бегства от каппелевцев из столицы области: «Клятвы, что Хабаровск не будет сдан, беготня, крики, нервозность, иногда полный упадок духа, иногда подъем и радость, проявляемые Военсоветом[,] мне определенно говорили, что во главе военаппарата не все ладно»[1379]. (Картины паники властей летом 1918 года в Иркутске и поздней осенью 1921 года в Хабаровске очень сходны.)

Известны случаи,