среди населения и воинских частей. Арестованные содержались без всяких документов об их аресте, неизвестно за что сидели по 28 дней без допроса, избивались караулом, не выпускались, даже на поруки политкома дивизии, а некоторые были просто убиты“»[1463].

В работе таких судов проявлялись личные пристрастия и огульное недоверие к тем, кто считался классово чуждым. Крайняя подозрительность партизан, в том числе друг к другу, была не только фактом их боевой повседневности, но и элементом всей последующей жизни. Из-за профессионализма белых контрразведок и частых провалов красных подпольщиков в среде повстанцев процветали шпиономания, взаимное недоверие. Случались и стычки за власть, сопровождавшиеся прямым уничтожением конкурентов. Весьма популярным в партизанской среде было обвинение в предательстве.

Так, целый параграф своих мемуаров М. З. Белокобыльский посвятил руководящим «предателям в партизанских отрядах» Алтая, обвиняя В. К. Чанова как колчаковца, И. Я. Огородникова – как «крупного кустаря», имевшего кузнечную и пимокатную мастерские, Тимофея Бахтина – как кулака. Все они, подозревал Белокобыльский, выдавали партизан белым, а к тому же потом выступали «против уничтожения врагов народа»[1464]. Еще Белокобыльский уверял, что командование 1‐го Бийского полка (Галанин, Огородников, Чанов) сорвало преследование отряда Сатунина, занявшись в селе Алтайском «пьянкой, грабежами, изнасилованием и красным бандитизмом»[1465]. Последнее, положим, верно, но сам Белокобыльский и его компания особенно усердствовали именно в том же. Огородников же, чуть было не ликвидированный белокобыльцами, в свою очередь вспоминал: «…уговорился с тов. Белокобыльским не убивать Чанова. Лучше его дело передать краевому совету. Он мне дал слово, будет жив Чанов». После этого устроили пир, причем Огородников отмечал, что его собственная родня и товарищи всё еще «далеко не верят, что [он остался] живой»[1466].

Крайняя подозрительность партизан постоянно рождала мифы о заговорах и отравлениях. Так, в отряде И. Я. Третьяка упорно говорили, что наложница их предводителя Клавдия Герасимович на самом деле дочь генерала и, работая в лазарете, отравила тяжело раненного командира 2‐го полка П. Д. Кокорина. Некоторые партизаны даже требовали вскрытия могилы Кокорина, но Третьяк этого не разрешил и спас будущую жену от самосуда[1467]. Позднее А. А. Табанаков, начальник контрразведки в дивизии Третьяка, рассказывал, как арестовал Клавдию и как начдив якобы на коленях выпросил у него освобождение девушки[1468].

Террор был единственным средством эффективного наведения порядка в рядах партизан – сдерживать их помогала легкость в казнях. Но то была палка о двух концах – не всегда партизаны безропотно наблюдали за командирскими расправами. Главком Е. М. Мамонтов в захваченном Барнауле лично застрелил одного из партизан, рвавшихся к винной бочке, после чего с трудом избежал мести разъяренного эскадрона. Сразу после инцидента общее собрание солдат 1‐го Алтайского полка рассмотрело вопрос об этом убийстве и постановило ходатайствовать «перед высшими военными центральными властями о предании означенного дела Высшему Военно-Революционному суду»[1469]. Однако главком, обычно наводивший элементарную дисциплину нагайкой и палкой, отделался испугом. Другой вожак ранее оказался не столь удачлив: командир эскадрона мамонтовской армии Серебрянников, застреливший двух трусов на поле боя под станцией Рубцовка, был в ответ, по науськиванию родственников убитых, обезглавлен взбунтовавшимися кавалеристами (см. выше).

Некоторые лидеры рассматривались партизанами как замаскированные враги и становились объектом настоящей охоты. Руководивший свержением Тряпицына партизан И. Т. Андреев в конце концов уехал в Японию и Китай, пережив до того несколько покушений. Надо полагать, исход участников ликвидации тряпицынщины – это не закономерное исчезновение «белых заговорщиков» за кордоном, как считает склонный к конспирологическим обобщениям Г. Г. Лёвкин[1470], а логичное поведение людей, опасавшихся партизанской мести. Хотя был здесь очевиден и элемент беспринципности, весьма свойственной партизанам[1471], ибо председатель «суда 103‐х» А. З. Овчинников (об этом суде см. главу 18) тоже вскоре оказался максимально далеко – в Соединенных Штатах, где выпустил мемуары о тряпицынщине[1472].

Таким образом, имеющиеся материалы говорят, что для партизанщины был типичен очень высокий уровень конфликтности. Партизан трудно было заставить воевать вдали от родных селений, а также умерять грабительские аппетиты и инстинкты, толкавшие их на безоглядную месть и разрушения. Рядовые повстанцы, которые в случае военных неудач оказывались на грани уничтожения или голодной смерти в тайге, всегда были готовы расправиться с собственным командованием. При этом они отличались крайней недисциплинированностью и ненадежностью в боях, легко поддаваясь панике и разбегаясь кто куда; даже те из них, кто имел фронтовой опыт, зачастую проявляли невысокую стойкость под атаками правительственных отрядов. Большая текучесть и дезертирство также были типичны для отрядов партизан; командирам приходилось учитывать, что в разгар сельскохозяйственного сезона многие из них захотят вернуться в свои хозяйства.

В партизанских отрядах, особенно в крупных, создавалась собственная и весьма своеобразная судебная система – очень жесткая, основанная чаще всего на неписаных законах, и очень быстрая, с главенствующей ролью командования при вынесении приговора, а нередко еще и с палачами-профессионалами. В больших соединениях формировались трибуналы, состоявшие из руководящих работников и грамотных, авторитетных бойцов. Обычно при разборе претензий, конфликтов и преступлений главным судьей выступал командир отряда. Построение судебных учреждений в небольших отрядах было упрощенным и восходящим к старинным общинным традициям, в больших – порой ступенчатым. Но практически нигде не было профессиональных юристов. Жестокость наказаний отличалась по отрядам и очень зависела от личностей, которые руководили судебными структурами. Чаще всего судьи были снисходительны к своим.

Попытки создавать судебно-следственные структуры в крупных партизанских формированиях давали возможность воздействия на массу вооруженных повстанцев, чьи бунтарские настроения нередко выливались в конфликты с руководством. Партизаны вершили суд по нормам обычного права, сочетавшимся с понятиями «революционной совести» и военно-политической целесообразности. В роли главных судей выступали начальник отряда и его доверенные лица, способные создавать обстановку террора и запугивания, что позволяло поддерживать видимость дисциплины. Но в целом отношение даже к тяжелым проступкам «своих» было, за малым исключением, снисходительным, зато пленные или те, кого признали врагом, беспощадно истреблялись. Также партизанские суды расправлялись с «вредными элементами» из местного населения и судили крестьян за общеуголовные проступки.

Глава 9

ДЕЗИНФОРМАЦИЯ, ПРОВОКАЦИИ И ТЕРРОР КАК СПОСОБЫ МОБИЛИЗАЦИИ И ПОДАВЛЕНИЯ

Враждующие стороны применяли широкий набор методов воздействия как на собственные ряды, так и на население, стремясь либо поднять его на выступления против белых, либо, наоборот, привести к повиновению. Даже решительные и порой беспощадные меры властей в отношении большевистских главарей и повстанцев нередко встречали со стороны населения не только покорность, но и понимание, поддержку. Казнь чехословаками в Красноярске в конце октября 1918 года ряда видных