Дискурс антропоцена, в особенности климатический дискурс, усиливает и хорошо знакомый нам ужас перед апокалипсисом и наказанием. Неужели мы живем в эпоху непрерывной мировой катастрофы, которая уже началась? Хотя ряд исследователей обратили внимание на то, что некоторые могут извлекать выгоду из нашего страха и что многие создатели упрощенных популистских нарративов используют апокалиптические картины в своих интересах, нелегко совсем закрыть глаза на тему катастрофы в дискуссии об антропоцене.

В-шестых, уникальный дискурсивный потенциал дискуссии об антропоцене объясняется тем, что ее трактуют как назидательное предостережение[800] или скорее даже решающий, последний шанс отвести нависшую над человечеством угрозу, предотвратить катастрофу и даже упадок цивилизации. Поэтому ведутся споры, что именно нам должен открыть кризис антропоцена. С одной стороны, изменение климата оказывается предлогом для революционных и радикальных (ввиду своего подрывного потенциала) нарративов. С другой — климатические изменения рождают оптимизм отчаяния и надежду, будучи долгожданным серьезным стимулом, который невозможно игнорировать и который свидетельствует о необходимости пересмотреть правила экономической игры, лежащие в основе современной цивилизации. Наоми Кляйн говорит о картине климатической катастрофы как уникальном катализаторе социальных и экономических изменений. Она пишет: «Изменение климата — троянский конь, который уничтожит капитализм»[801]. Только «коварная» проблема климатических изменений в состоянии вывести нас из апатии. Свидетельствуют ли такие взгляды о бескомпромиссности мышления Кляйн или скорее о ее отчаянии?[802]

В-седьмых, проект антропоцена неизбежно заставляет задуматься об ответственности за планету. Перед кем мы несем ответственность? Ради кого мы должны думать об осторожности и умеренности: ради будущих поколений, других видов, нечеловеческих акторов, нашей планеты, стабильных условий голоцена, благодаря которым возможна привычная для нас жизнь, или ради себя самих? Моральная рефлексия антропоцена происходит в жестокой борьбе с такими антиценностями, как высокомерие, самонадеянность, пренебрежительное отношение к другим и алчность. Ставка в игре — принятие вины или отказ ее признавать. Но на кого именно возложить вину? Кто окажется в роли обвиняемого, когда специалисты по стратиграфии наконец установят время начала антропоцена? Дискуссия о необходимости взять на себя ответственность ведется в трудных условиях, когда наряду с ней сильна тенденция опровергать кризис антропоцена и преобладают разнообразные стратегии отрицания (дениализма). Спор об антропоцене требует дальнейших исследований, касающихся причин апатии и механизмов, которые укрепляют дениализм.

В-восьмых, дискуссии, рассмотренные в книге, необратимо меняют наши представления об агентивности. К ключевым темам этого направления можно отнести чрезмерную агентивность человека, агентивность, делегируемую нечеловеческим акторам, распределяемую между ними, и, наконец, возвращение к представлениям об агентивности природы, которую мы прежде игнорировали (а они перекликаются с проблемой потери контроля и способности делать прогнозы в условиях кризиса планетарного масштаба). Разговор об агентивности, в свою очередь, отсылает к размышлениям о степени свободы человека и — опять же — его ответственности.

И наконец, как я уже отмечала, дискуссия об идее антропоцена неразрывно связана с начавшимся намного раньше спором об антропоцентризме. В разных нарративах выстраиваются соперничающие друг с другом подходы: 1) радикальный постантропоцентризм, разочарованный в самонадеянности homo sapiens или даже питающий отвращение к ней; 2) смиренный, критичный и сдержанный антропоцентризм; 3) технооптимистический ультраантропоцентризм, присущий экомодернизму, который надеется насадить планетарные сады в эру прекрасного антропоцена. Вокруг понятия антропоцена ведется такая бурная и широкая дискуссия, потому что для человечества это очередная возможность самовлюбленно вглядываться в собственное отражение. Споря об антропоцентризме в эпоху антропоцена, мы снова можем поговорить о самих себе. Как мы видим, к этой теме не утратили живого интереса ни представители естественных, ни представители гуманитарных наук.

Кроме того, дискуссия об антропоцене обладает почти неисчерпаемым философским потенциалом: размышления о новой геологической эре, где homo sapiens оказывается фактором геологического значения, подводит нас к парадоксам, которые стимулируют друг друга и обновляются в процессе аутопоэзиса. Главный парадокс в том, что проблематизируются одновременно понятия природы и антропоцентризма. С точки зрения философии это выливается в своего рода «расшатывание» теоретических представлений, в первую очередь центральной для нарративов такого типа оппозиции «человек — природа», то есть противопоставления искусственного и естественного, изначально данного. В этой связи можно выделить по меньшей мере четыре интересные теоретические тенденции в дискуссии об антропоцене.

1) Оппозиция «человек — природа» порой вызывает серьезные сомнения, в том числе когда мы размышляем о роли, независимости, автономности или агентивности человека с позиций натурализма, рассматривающего вид homo sapiens как один из множества существующих в природе видов, а начало эпохи антропоцена — как прямое следствие неотвратимой эволюции. Такая постановка вопроса была связана с уже упоминавшимися риторическими попытками создать натуралистский нарратив, в котором одна лишь природа оставалась бы предметом споров, а политические дискуссии об ответственности заглушались бы.

2) Под вопросом оказываются также роль, независимость, автономность и агентивность природы, как мы наблюдали в дискуссиях о постнатурализме, участники которых обращались к проблеме утраты природы. По их мнению, природа — наше творение, потому что человек всегда занимался ее преобразованием, меняя окружающую среду для нужд своей практической деятельности. В XXI веке мы до такой степени втянули природу в человеческую деятельность, что она стала нашим артефактом — делом человеческих рук. На арене остались только человек, культура и общество. Оппозиция «человек — природа» в очередной раз поставлена под сомнение, но теперь уже на других основаниях.

3) В то же время, как мы видели в предшествующих главах, дискуссия об антропоцене серьезно укрепила оппозицию «человек — природа», если говорить об усилении независимости, агентивности и автономии обоих ее членов. Человек стал мыслиться отдельно от природы, и между ними растет пропасть. Эту тенденцию мы наблюдаем, например, в экомодернизме, представители которого полагают, что человечество полностью возьмет под контроль планетарный сад и будет регулировать термостат Земли. В экомодернистском нарративе о благом антропоцене на первый план вышла сверхагентивность человека — актора, создающего погоду, «собственную биосферу» и исполненного гордости за свои достижения. Тот, кто управляет климатом и даже всей биосферой в целом, благодаря невероятной власти и изобретательности отделился от природы и перестал от нее зависеть.