В лифте находится еще с десяток человек. Лесли выглядит прелестно в последнее время, и сейчас на ней надето серовато-зеленое платье, которое свободно свисает с плеч на бретельках, тонких, как зубная нить. Продвижение по службе значительно изменило ее.

— Ни малейшего понятия, — отвечает она по поводу «разных мальчиков».

Несколько человек выходят из лифта, и несколько — заходят.

— Я понимаю, что это звучит как шутка, — говорю я. — Вроде как: «Ты знаешь, что такое греческая лошадь?»

— Не пойму, о чем ты говоришь.

— Помнишь, я брал интервью у писателя Даффида Дугласа? Так вот, я упомянул как-то в разговоре с ним твоего друга Колина.

— Правда?

— Да. И оказалось, что он слышал о нем! Дуглас сказал мне, что пишет роман о «ггязных мальчиках», и знает, что Колин часто бывает возле остановки метро — как же это? — Тоттингбридж-Карт-Роуд и там навещает разных мальчиков. Но я понятия не имею, что это за разные мальчики такие…

— Грязные мальчики, — говорит она. — Грязные мальчики. Тоттенхэм-Корт-Роуд.

— Да. Наверное, так будет правильней.

Дверь лифта открывается на нашем этаже, и она выходит, потом останавливается, поворачивается назад и прикладывает два пальца к губам. Такой задумчивой я никогда ее не видел.

* * *

На что он отвечает:

* * *

Айви смотрит на меня не моргая и спрашивает:

— Это правда?

Мы с ней вдвоем в крошечной комнате без окон: бежевые стены, бежевый потолок, бежевый ковер. В углу комнаты вращается и жужжит вентилятор. Она привела меня сюда и задала свой вопрос без подготовки или какого-нибудь предисловия.

— Что правда? — увиливаю я.

— Ты помешал моему повышению. Это правда? Отвечай!

Соврать сейчас было бы легче всего. Но если есть во всем мире единственный человек, которому я не смогу соврать, то это…

— Вроде того, да. В некотором смысле. Но я…

— Не могу в это поверить! — кричит она и шепчет одновременно.

В отчаянии она трясет головой, и несколько волосков задуваются вентилятором ей в рот.

— Не плачь. Пожалуйста, — умоляю я ее.

— И не собираюсь плакать.

— Я бы чувствовал себя очень неловко, работая вместе с тобой. Неужели ты этого не понимаешь?

— Но ведь это касается моей жизни здесь!

— Ты получишь повышение. Ты это знаешь.

Я хочу заботливо положить ладони ей на плечи… но она отталкивает меня.

В ее глазах стоят слезы, вот-вот готовые пролиться.

— Не могу поверить, что это ужасное место значит для тебя так много, — говорю я ей дрожащим голосом.

— «Значит для меня так много»? Ты сам себя слышишь?! Ты это говоришь искренне?

— Но я думал, что ты достойна лучшего. Этот мир, в котором мы здесь находимся, он нереален, ты знаешь. Я хочу сказать, ему лучше бы не быть реальным…

Слышно, как люди проходят по коридору рядом с комнатой.

— Кстати, кто получил это место? — спрашиваю я. — Тодд?

— Да.

Теперь слезы свободно катятся по ее щекам, и она смахивает их запястьем.

— Если тебя это интересует, я сказал Марку Ларкину, что ты достойна повышения. Ясно? Ты вырастешь здесь, это без вопросов.

Она опускает голову и набухшими от слез глазами скользит по бежевому полу, затем поднимает на меня тусклый взгляд.

— Что ж, хотя бы он получил эту работу, — говорит она с сентиментальной улыбкой, заставляющей сработать мои датчики тревоги.

— А?

Вентилятор поворачивается и сдувает волнистые каштановые локоны ей на глаза, заставляя откинуть волосы рукой назад.

— Мы ведь с ним начали встречаться, — объясняет она мне.

Затем Айви снова плачет, но уже посмеиваясь, разрываясь между огорчением за себя и радостью за своего высокого, тощего, неуклюжего, бледного и прыщавого бойфренда, который отныне будет сидеть лицом ко мне всего в нескольких метрах.

Тодд въезжает в кабинку спустя несколько часов, и если бы не объяснение Айви со мной, то мне бы никто об этом не сообщил. Само по себе это является пощечиной мне. Где же Бетси, которая должна была позвать меня в свой кабинет, и почему Вилма не соизволила ни о чем намекнуть при встрече в коридоре?

— Этот стол довольно шаткий, — говорит Тодд, когда опускается на стул, чтобы ощутить себя на новом месте.

— Он вполне устраивал и Вилли, и Нолана, — замечаю я.

Тодд берется за металлическую столешницу с двух сторон и пытается сдавить ее. Он напоминает пилота, осматривающего кабину нового самолета, и поэтому я спрашиваю его:

— Когда взлетаем, капитан?

После того как я на этом же месте видел Вилли, весящего теперь сто тридцать килограммов, Тодд напоминает перевернутую метлу в очках с проволочной оправой, болтающихся под прутьями.

— А как Марк Ларкин в качестве босса? — интересуется он.

— С ним бывает трудновато, но, по правде говоря, он самый лучший босс, который у тебя когда-либо будет. И хороший товарищ тоже.

Иногда мне бывает мучительно больно играть во все эти шарады. За день до этого я обедал с Марком Ларкином в «Ля Капоне». Это было унизительно: он обращается с официантами как с насекомыми.

Тодд открывает и закрывает ящики стола — привыкает к новому месту.

Спустя несколько часов к нам заглядывает Айви, чтобы сказать ему «привет». Она добра, великодушна в своем поражении и произносит все, что положено говорить при подобных обстоятельствах. Когда она поворачивается, чтобы уйти, я отрываюсь от какой-то бумаги, которую просматривал, притворяясь, что читаю, и встречаюсь с ней взглядом. На одно мгновение мне кажется, что мы — единственные живые существа в мире, все другие исчезли, и весь мир наш и только наш, все города мира и острова принадлежат только нам… и все же нам абсолютно нечего сказать друг другу.

* * *

Временами я бываю не таким цыплячьим дерьмом, каким могу показаться. В тот день, когда Вилли сказал, что его уволили, я вошел в кабинет Марка Ларкина, чтобы попытаться спасти товарища.