И так получается, что фразы наших великих диссидентов похожи на те, что произносят наши политруки на партсобраниях, так же, как атом водорода похож на атом антиводорода, – это материя и антиматерия, мир и антимир лицом к лицу. Это такой же суконный язык другого коммунизма, только полюсами поменяли. Та же секретомания, «сверхтайны», свято хранимые и Чаушеску, и Западом, в соответствии с двусторонней договоренностью, и я с изумлением констатирую, что в мире полной свободы, где возможности информирования практически неограниченны, западное общественное мнение ничего не знает об этом Освенциме, секрет которого строгого охраняется и нашими, и их службами.

Или, возможно, слухи об этой трагедии, которая разыгралась здесь и которую мы переживаем, там все же распространяются (потому что невозможно сохранить в секрете нечто подобное), но западники отказываются просто-напросто в это верить. И не поверят в это до того дня, когда вдруг окажется, что у них и их детей украли всю их демократию, которой они так гордятся, их бьют по лицу их собственные военные, как это сейчас происходит с нами, им лгут их собственные политруки, как лгут сейчас нам, их загоняют в трудовые отряды, схожие с теми, в которых работаем мы, они носят номера, впечатанные на рубашки или блузы, так, как носим мы сейчас, за ними наблюдают тысячи глаз и подслушивают столько же ушей – так, как происходит сейчас с нами. Когда все это произойдет, только тогда они нам поверят, но будет уже слишком поздно для них.

Однажды я разговаривал на эту тему с Ленцем и сказал ему с возмущением:

– Мы сделались народом из двадцати четырех миллионов слабоумных, которые мечтают лишь об одном: чтобы ими управляли. Если бы завтра генералы нашей армии загнали всех этих кретинов в вагоны поездов, заперев двери вагонов, и повезли их топить в Дунае, никто бы ничего не сказал. Единственным их желанием было бы, чтобы нашелся кто-нибудь, кто показал им, откуда надо прыгать в Дунай.

И тогда Ленц сказал мне вещь, которая сбила меня с толку, глубоко шокировала и повернула меня на сто восемьдесят градусов:

– Да, это правда. Нас двадцать четыре миллиона слабоумных и слабосильных, но подумай, что главная характерная черта слабоумного состоит в том, что он подчинен. Никто не нуждается в волах, которые бы решали сложные математические уравнения, а нуждается в здоровых волах, которых можно было бы запрячь и пахать на них землю. Мы – это двадцать четыре миллиона волов, которых вместо того, чтобы запрячь с пользой в ярмо, держат голодными, бьют палками, отравляют кормом гнилой пропаганды, заставляют спать в собственном навозе, ложиться на собственную мочу. Подумай о том, какие неисчерпаемые ресурсы энергии и труда разрушают все эти генералы и полковники, в руки которых попала молодежь нашей страны, какие колоссальные, создаваемые многолетним трудом достижения в области дисциплины, порядка и исполнительности разрушает руководство нашей компартии. Компартия Китая построила с ее дураками великолепную и блестящую империю, мы построили с двадцатью четырьмя миллионами наших дураков грязную конюшню, в которой держим всех взаперти. Это огромное преступление, которое совершают и армия, и партия!

И немало часов провел я в раздумье, смущенный этой фразой Ленца, я переворачивал ее и так, и эдак и не нашел в ней какого-либо изъяна. Рассуждения Ленца были безукоризненны.

Доктор Лукач получил приказ не посылать больше ни одного больного на лечение за пределы части. В результате через две недели пребывания в лазарете с диагнозом «гастрит» (диагноз, поставленный Михаилом) умер резервист. В Военном госпитале после вскрытия констатировали, что у солдата был аппендицит. Доведенный до сведения кадров, случай был квалифицирован как «недостаток в партийной работе», к чему все же прибавили, что, в соответствии с действующими приказами, в воинской части не доктор является персоной, которая утверждает госпитализацию и отпуска по болезням, а… командир!

В Доме Республики военные дезертируют поголовно. Против них не принимается никаких мер. Предоставление ежемесячного показателя работы, который подтверждает выполнение плана, стало прибыльным делом: многие командиры взводов собирают деньги с солдат и дают их инженерам и мастерам, чтобы все получили подходящий показатель.

Мой взвод работает в зале «Румыния». Сюда Чаушеску приходит и по два, и по три раза в неделю, задерживаясь, правда, каждый раз всего на десять секунд. Гражданские, залезая на леса, тогда притворяются, что работают. После того, как президент уходит, они рассаживаются и играют в шашки, нарды или в карты. Я спрашиваю инженера Данку, человека порядочного и почти всегда веселого, почему люди не работают, и он отвечает со смехом:

– Потому что в этом никто не заинтересован. Когда Дом Республики будет закончен, думаю, что половина из тех, что здесь работали, попадут на скамью подсудимых и по крайней мере четверть из тех, что пойдут под суд, дед расстреляет за разворовывание государственного достояния.

– Чаушеску?

– Да! И все знают это! Некоторые даже не стесняются об этом говорить.

– Постой. Думаю, ты преувеличиваешь, Данку.

– Преувеличиваю? Господин офицер (ведь ты офицер), Дом должны были сдать два года назад. Но половина стройматериалов, которые привозят сюда (включая песок и цемент), вывозится наружу и попадает к разным людям. К вашим полковникам и генералам (о секуритате даже не говорим) и к нашим начальникам, которые делают с их помощью улучшения в своих квартирах или строят себе дома. Половина из ваших резервистов и половина из наших гражданских работают в их домах, используя материалы, украденные отсюда.

– Не все.

– Нет. Потому что остальные дезертируют или прогуливают. Но знайте: из «высших соображений» отсутствующие отмечаются как присутствующие.

– Но какая связь между прогулами и…

– Есть связь, господин лейтенант. Как же ей не быть? Вот, подумайте сами: средняя зарплата здесь – четырнадцать тысяч лей в месяц. То есть около девятисот американских долларов. Ведь американский доллар примерно равен пятнадцати леям. Ступайте в комиссионку и увидите. Умножьте теперь девятьсот долларов на пятнадцать тысяч прогульщиков, «которые здесь не работают», но которым платят, будто они работают, и получишь четырнадцать миллионов долларов в месяц растраты, моншер. К этому прибавь сворованные стройматериалы и стоимость работ, которые должны были быть выполнены, но не были выполнены. И получишь сумму в пятьдесят миллионов долларов – украденных и незаконно растраченных денег в месяц. То есть полмиллиарда долларов в год – денег, уворованных из народного достояния моими и вашими начальниками. Вспомните, что Штефэнеску, ну, тот, с винами, получил пулю в лоб за пять тысяч растраченных долларов. Что, вы думаете, сделает Нику с этими за несколько миллиардов?

– Значит, он должен вывести на чистую воду всех тех, кто здесь работал. И гражданских, и военных.

– И в чем проблема? Зачем мы построили такой огромный дом? Но, возможно, дед умрет и все забудется. Пока же мы пытаемся тянуть время.

Приезд министра Миля на стройку вызывает ужас. Офицеры разбегаются, как суслики, и прячутся, кто где может. На собрании нам сообщают, что Россия скатывается на капиталистический путь и что Горбачев предает коммунизм. Командира части, штаб, начальников секретных служб и партийного секретаря, кажется, поразила паранойя. Хотят знать «все», чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля.