— Я сама дам ему телеграмму, но пока ни на что не рассчитывай. Вряд ли врач в здравом уме и твердой памяти согласится нам помочь, несмотря на все обстоятельства. — Руби перевела дух. — А еще придется обо всем сообщить Александру. Даже если он не соизволит вернуться домой к рождению первого внука.

— Боже мой! Руби, он нас убьет.

— Может, и не убьет, но взбесится.

— Но страшнее всего думать о том, каким родится ребенок.

— Если Анна пострадала при родах, она вполне может родить здорового ребенка. — Руби истерически расхохоталась. — Господи Иисусе, вот так фортели выкидывает судьба! Наследник, о котором всю жизнь мечтает Александр, может оказаться сыном слабоумной дочери и грязного долбаного ублюдка, насильника беззащитных детей. — Ее смех стал пронзительным, из глаз брызнули слезы, она кинулась в объятия Элизабет, разрыдалась и затихла. — Дорогая моя, милая Элизабет, — прошептала она, — сколько еще наказаний приготовила тебе жизнь? Будь моя воля, я вынесла бы все, лишь бы избавить от страданий тебя. Ты ведь никогда и мухи не обидела, а мне, пятидесятилетней шлюхе, уже нечего терять.

— Это еще не все, Руби.

— Господи, что еще?

— Надо найти того человека.

— А-а! — Руби села, нашла в кармане носовой платок и утерла слезы. — Даже на это не надейся, Элизабет: никогда не слышала, чтобы кто-то упоминал про Анну. А городок у нас маленький, все сплетни мне известны. В баре, салуне и гостиной чего только не наслушаешься! Одно я знаю точно: он не местный, из здешних жителей никто бы не посмел прикоснуться к ней, да его бы линчевали сами горожане. Все в округе знают, сколько ей лет! Скорее всего это был коммивояжер — за ними не уследишь, сегодня они здесь, завтра там, и никогда не приезжают в один город дважды. Торгуют оружием, упряжью, всякой мелочью — до притираний, румян, духов и безделушек Да, наверное, это и был коммивояжер.

— Его надо найти и отдать под суд. И повесить!

— Ты рассуждаешь неразумно. — Зеленые глаза посерьезнели. — Вдумайся, Элизабет. Твое горе станет всеобщим достоянием, паршивые газетенки вроде «Истины» будут наживаться, роясь в грязном белье сэра Александра Кинросса!

— Понимаю… — прошептала Элизабет — Да, я понимаю…

— Ступай домой. А я дам телеграмму доктору Саймону Уайлеру и шифрованное сообщение — Александру. Вряд ли он захочет услышать такую новость на английском. Ну иди же, дорогая, прошу тебя! Ты нужна Анне.

Элизабет ушла, все еще ошеломленная и растерянная, но теперь она почти не сомневалась, что справится с бедой. Помог не столько коньяк, сколько Руби — практичная, многоопытная, по-житейски мудрая. Но и Руби не предвидела такой исход, иначе постаралась бы предупредить подругу. «Единственное утешение. Мы слишком доверчивы, мы уверены, что весь мир будет жалеть и оберегать наших несчастных близких так, как это делаем мы. Другие люди — это не мы, и они ни в чем не виноваты. Но в каком мире мы живем, если в нем есть место чудовищам, не думающим ни о чем, кроме собственных наслаждений, способным отнестись к беззащитной женщине как к ночной посудине, в которую справляют нужду! Бедное мое дитя, тринадцатилетняя кроха! Моя девочка, которая даже не понимает, что с ней случилось, и не поймет, несмотря на все объяснения. Надо помочь ей пережить все это, но как, я не знаю. Хотела бы я знать, понимают ли коровы и кошки, что зачатие произошло и скоро у них будет потомство? Анна не корова и не кошка, она слабоумная тринадцатилетняя девочка — не стоит рассчитывать, что роды она перенесет легко, как животные. Беременность — может быть. Анна просто решит, что растолстела… или даже этого не поймет».

— Будем вести себя так, словно ничего страшного не произошло и беспокоиться не о чем, — объявила Элизабет Яшме и Нелл. — Если Анна пожалуется, что ей трудно ходить или что-нибудь болит — скажем, что все пройдет. Рвота у нее бывает, Яшма?

— Ни разу не случалось, мисс Лиззи. Иначе я бы сразу забила тревогу.

— Значит, беременность протекает очень легко. Посмотрим, что скажет доктор Саймон Уайлер, но вряд ли у нее разовьется преэклампсия, как у меня.

— Я узнаю, кто это сделал, — мрачно заявила Яшма.

— Яшма, мисс Руби говорит, что это невозможно, и она права. Какой-нибудь коммивояжер, который давным-давно уехал. Ни один местный мужчина не тронул бы Анну.

— Я все равно узнаю.

— У нас на это нет времени. Наш долг — позаботиться об Анне, — заявила Элизабет.

Труднее всех примириться с бедой Анны было Нелл: всю жизнь Анна была с ней рядом, но не как сестра и компаньонка — скорее, как нечто большее. Беспомощное существо, научить которое чему-либо было не легче, чем выдрессировать котенка, покоряло прелестью, веселым нравом, улыбками. Анна никогда не дулась и не сердилась, если не считать кратких вспышек во время менструаций. На поцелуй Анна отвечала поцелуем. На смех — смехом.

Должно быть, именно наблюдения за Анной вызвали у Нелл интерес к чтению: состояние сестры казалось Нелл непонятным и загадочным, возбуждало любопытство. Нелл знала, что наука не стоит на месте, что человек постоянно делает новые открытия. Возможно, когда-нибудь врачи научатся лечить таких пациентов, как Анна. Вот бы ей, Нелл, найти такое лекарство! После разговора с матерью девушка ушла к себе и долго безутешно плакала. Невинность, которой лишилась Анна, стала потерей Нелл.

Доктор Саймон Уайлер внешне и в обращении заметно отличался от отца, был менее учтив и более резок. И достаточно умен, чтобы интуитивно понять, как следует обращаться с Анной. Он начал с расспросов, которых всячески избегали Элизабет, Яшма и Нелл.

— Анна, когда ты убегала из дома, ты с кем-нибудь встречалась?

Нахмуренные брови, озадаченный взгляд.

— Ты уходила в буш, Анна. Ты любишь гулять по бушу?

— Да!

— Что ты там делала?

— Цветы рвала. Видела кенгуру — прыг, прыг!

— Видела только цветы и кенгуру? И больше никого?

— Хорошего дядю.

— Как его звали, этого дядю?

— Хороший дядя.

— Боб? Билл? Уолли?

— Дядя, дядя. Хороший.

— Ты играла с хорошим дядей?

— Да, играла! Обнимала. Хорошо обнимала.

— Этот хороший дядя еще здесь, Анна?

Девочка состроила грустную гримаску:

— Дяди нет. Не обнимает.

— Давно он уехал?

Но Анна ничего не смогла ответить. Хорошего дяди нет — и все.

Доктор Уайлер попросил Анну показать, как они играли с хорошим дядей, и, к ужасу матери, Анна улеглась на кровать, с помощью доктора Уайлера сташила панталоны и сама раскинула ноги.

— Представь, что хороший дядя — это я. Он делал вот так? И вот так, да?

Осмотр был произведен очень осторожно и почти незаметно для Анны. Но Элизабет, которая считала, что уже познала все, даже самые страшные унижения, поняла, что жестоко ошибалась, увидев, как ее тринадцатилетняя дочь извивается от наслаждения и постанывает.