меня просторный, сами видели, места на всех хватит, Захар Михайлович. Вы еще на озере не побывали!..

И кто бы тогда, в сорок пятом году, мог предположить из них, что слова Елены Александровны окажутся вещими словами, что спустя много-много лет вечные, пожизненные хлопоты Антипова заставят-таки вернуться его в Белореченск!..

По приезде в Ленинград он сразу же написал Матвееву и Татьяне. Теперь оставалось ждать ответа.

ГЛАВА XXVI

Дела на заготовительном участке мало-помалу выправлялись, налаживалась дисциплина, и оттого пробуждалась в Анатолии уверенность в своих силах, пробуждался интерес к работе, хотя все это пришло далеко не вдруг.

Первые дни опускались руки. Случалось, он готов был плюнуть на все, отречься от доверия, пойти к директору завода и честно признаться, что взялся не за свое дело, что не может и не умеет руководить и что лучше бы ему сидеть где-нибудь в отделе, а командовать разболтанной, неуправляемой ватагой мальчишек и девчонок — это не для него... Покуда мастер или он сам стоят над душой, они еще кое-как работают, шевелятся, ковыряются, но едва отойдет «начальство», тотчас разбегаются кто куда. Один, глядишь, загорает на берегу канала, возле плотины; другой на крышу забрался, а девчонки и вовсе уйдут в уборную и просиживают там часами — попробуй выкурить их оттуда. Какие уж нормы выработки, какое выполнение плана!

И повлиять на ребят нечем: заработок их не особенно интересует, потому что деньги обесценены, а карточка все равно рабочая — хоть на совесть работай, хоть лодыря гоняй с утра до вечера.

Скорее всего, Анатолий и отказался бы от своей должности, презрел самолюбие, если б не тесть, который, выслушав его жалобы, не стал выражать сочувствие, а навалился с упреками.

— Трудно? — сказал неодобрительно. — А кому сейчас легко? Нет, парень, это не дело начинать жизнь с поисков легкого.

— Не для моего характера эта работа, — оправдывался Анатолий, в общем-то понимая, что тесть прав.

— Характер не родители, как говорит Григорий Пантелеич, его и переменить можно. А доверие, какое тебе оказали, ты обязан оправдать! Ты ж фронтовик, солдат значит, и не можешь совладать с мальчишками и девчонками?!

— Драться мне с ними, что ли?

— Ну, хватил!

— Им слово — они десять. Им — «работать нужно», а они — «работа не волк, в лес не убежит»!

— Найди такое слово, чтобы против него сказать было нечего. Заботу прояви. Я вот на днях заглядывал на твой участок, у тебя же самый настоящий бардак, смотреть стыдно. Тут, парень, такое дело: ты к людям с добром, и они тебе добром отплатят, а если только требовать станешь, хорошего не жди, это конечно.

На другой день после этого разговора Анатолий пошел к начальнику цеха и потребовал, чтобы застеклили окна, отремонтировали ворота и сделали стеллажи для хранения металла. До сих пор металл привозили из прокатного и сваливали как попало на улице.

— Претензии ваши вполне справедливые, — сказал на это Кузнецов, — а вот с программой...

— Будут нормальные условия — будет и программа! — запальчиво возразил Анатолий.

— Ну, ну! — недоверчиво проговорил Кузнецов. — Ваши требования, Анатолий Модестович, выполним. Но давайте договоримся: период, так сказать, освоения закончился, и отныне никаких поблажек!

— Еще освещение, а то в вечернюю смену на участке хоть глаз коли, из трех лампочек одна горит, и насчет спецодежды надо подумать.

— Спецодежда инструментальщикам не положена.

— На заготовительном-то работа грязная! Сами ведь знаете.

— Мне доказывать не надо, Анатолий Модестович. Вы попробуйте доказать это в завкоме.

— И докажу!

— Действуйте. Вот вам моя рука.

Перемены, начавшие происходить на участке, не остались незамеченными. Об Анатолии заговорили как о человеке энергичном, умеющем постоять за интересы коллектива, а когда появилось решение завкома о том, чтобы выдать спецодежду рабочим-заготовителям, авторитет его укрепился еще больше. Разумеется, во многом ему оказывали помощь старые, кадровые рабочие, чей авторитет всегда был на высоте. Они-то и по душам с ребятами побеседуют, и приструнят, когда есть необходимость. И ребята не остались в долгу — Антипов-старший не ошибся: у мальчишек, прежде всего у мальчишек, вдруг появилась гордость за своего начальника, и в разговоре с другими рабочими все чаще проскальзывало уважительное: «Анатолий Модестович — фронтовик!»

Приятно это было слышать Анатолию, и все-таки...

И все-таки жила в душе его какая-то непонятная, необъяснимая тревога. Возможно, причиной ее были его молодость и неопытность, а возможно — иногда думал он — и фамилия: раз ты Антипов (многие считали, что он взял фамилию жены), с тебя и спрос втройне. Но, хотя Анатолий и не признавался, не хотел признаваться в этом самому себе, была еще одна причина неуверенности и тревоги — нечаянный разговор с Артамоновой.

Как-то они встретились в коридоре цеховой конторы. Поздоровались, как обычно, и Анатолий прошел было мимо, однако Зинаида Алексеевна задержала его, заступив дорогу.

— Что же это вы, Анатолий Модестович? — изображая на лице удивление (изображать, актерствовать она умела), сказала Артамонова. — Вы ведь молоды, у вас все впереди... Зачем же спешить?

Она улыбалась, говоря это, а он готов был провалиться сквозь выстланный чугунными плитами пол, потому что никак не мог привыкнуть к ее манере неожиданно и вроде бы невзначай уколоть человека словом, намекнуть на что-то туманно и непонятно, а после, высказавшись, засмеяться и уйти, оставив собеседника в недоумении и растерянности.

— О чем вы, Зинаида Алексеевна?

— Неужели не понимаете? Какой же вы непонятливый, право! — Она кокетливо передернула узенькими своими и острыми плечиками. — А следовало бы понимать...

— Вы не могли бы объяснить? — сказал Анатолий, чувствуя, что краснеет.

— Я была о вас лучшего мнения. — И, сморщив губы, как это умела только она, Артамонова пошла своей дорогой, словно и не говорила ничего, а просто они — два деловых человека, сослуживцы — встретились, обменялись приветствиями и разошлись.

«Чепуха какая-то!» — подумал Анатолий, провожая ее взглядом. Он действительно ничего не понял и хотел бы выбросить из головы, забыть этот дурацкий, никчемный разговор.

А вот не забывался. Должно быть, потому, что Артамонова никогда не говорила просто так, но всегда со