«Ничего “народного”, “общественного”, “национального” не было в столкновении советских и украинских банд – безыдейных, малочисленных и неорганизованных»[773], – писал Антон Иванович Деникин. И те, и другие были для белого генерала врагами, о врагах же трудно писать объективно. Однако, хотя армия Муравьева и воевала за деньги, считать ее безыдейной будет несправедливо. Неверно считать простыми бандитами и украинских националистов. Это были немногочисленные, но идейные бойцы, и на войну с большевиками они смотрели как на новое сражение с ненавистным «москалем». «Как черные вороны окружила[774] нашу Украину росийско-большевистская грабительская орда…» – говорилось в опубликованном 11 (24) января воззвании «К украинскому студенчеству»[775]. Украинские националисты уже в 1918 году утверждали, что борются не только с большевизмом, но прежде всего с «москалями», с «кацапами». Слова «москаль» и «кацап» встречаются в украинских источниках того времени и в мемуарах едва ли не чаще, чем слово «большевик». Аверкий Гончаренко называет своих противников просто: «червоні москалі»[776].

Национальная вражда между русскими и украинцами с каждым днем ширилась. В ноябре 1917-го академик Вернадский возвращался из большевистского Петрограда на Полтавщину, где у него было небольшое имение. Ехал вместе с солдатами, слушал их разговоры «очень интересные, но в общем – безотрадные». Ему запомнились две темы разговоров, очевидно, самые актуальные для солдат, возвращавшихся по домам. Первая тема – нажива: где б дешево купить и дорого продать. Солдаты уже превращались в мелких торговцев-мешочников. «Другая тема – украинцы—русские, невозможность дружного сожительства»[777], – замечал Вернадский.

Ленин очень старался избежать борьбы русских с украинцами или хотя бы сделать вид, что такой борьбы нет. И речи не должно было идти о захвате, оккупации Украины русскими войсками. Большевики изображали поход Муравьева как восстановление советской власти на Украине, а Украину – как часть федеративной России. Есть, мол, законная советская украинская власть, и трудящиеся Украины ее защищают.

Даже названия новых органов власти в Харькове почти напоминали киевские. В Киеве была столица Украинской Народной Республики. В Харькове – Украинской Народной Республики Советов. Киевское правительство называлось Генеральным секретариатом, Харьковское – Народным секретариатом. Трудящиеся Украины борются с «буржуазно-помещичьей» Радой, а московские и петроградские красногвардейцы им только помогают. Делегацию от харьковского правительства привезли даже в Брест-Литовск, где шли переговоры между Германией, Австро-Венгрией, большевистской Россией и УНР. Однако хорошо информированные немцы харьковских товарищей всерьез не восприняли и переговоры вести с ними отказались.

Правда, собственно украинцев в харьковском правительстве и в ЦИКУке не хватало. Там преобладали русские, евреи, немцы. Из двенадцати «народных секретарей» (министров) только четверо говорили по-украински. А в армии дела обстояли намного хуже: «…отряды Муравьова считали себя великорусскими войсками»[778], – утверждал Владимир Затонский. Антонов-Овсеенко признавал, что в Харькове в распоряжении советской украинской власти вообще не было украинских войск[779]. Первым и единственным украинским подразделением этой армии станет полк червонного казачества, сформированный, как мы помним, из пленных украинцев. Но их было немного. Часть червонных казаков пришлось оставить нести гарнизонную службу в Полтаве. Под Киевом «украинских войск “червонного казачества” было всего 300 чел. под началом Примакова и 150 чел. в Бахмаче»[780], – признавал сам Муравьев.

Командирами тоже были отнюдь не украинцы, хотя большевистское руководство всеми силами старалось продвигать на высокие должности именно «украинских товарищей». В Полтаве к муравьевцам присоединился украинский большевик Козюра, которого Егоров тут же сделал начальником штаба своей 1-й армии. А накануне штурма Киева Народный секретариат назначил нового командующего армией – прапорщика Юрия Коцюбинского. Молодому человеку исполнился только двадцать один год, войсками он никогда не командовал. В январе стал народным секретарем по военным делам (военным министром) харьковского правительства, а теперь должен был формально руководить штурмом Киева. Причину такого назначения объясняли откровенно: «…чтоб не оскорблять национальные чувства украинцев, которые, в противном случае, могли бы понять борьбу с Центральной радой и, главным образом, взятие Киева – украинской столицы – как завоевание Великороссией Украины». Коцюбинский же назначается потому, что он «украинец и сын известного народу украинского писателя Коцюбинского»[781].

Впрочем, Юрий Михайлович не тушевался перед вооруженными красногвардейцами. В отличие от своего отца, мягкого, интеллигентного человека, Юрий старался показать себя решительным, грубым и властным начальником. Принимая посетителей, он клал на стол заряженный револьвер. Бумаги подписывал на колене, сало не нарезал ножом, а просто откусывал или отрывал от шмата кусочки[782] и запихивал немытыми пальцами себе в рот. Пусть все знают, что он не интеллигент в пенсне, а казак.

Позднее на место Коцюбинского-младшего большевики назначат Антонова-Овсеенко. Ленин настаивал: нужна «решительная и безоговорочная перелицовка имеющихся на Украине наших частей на украинский лад». Даже предлагал «запретить Антонову называть себя Антоновым-Овсеенко – он должен называться просто Овсеенко»[783].

Эта политика первое время была успешной для большевиков. Еще недавно даже «рабочие массы начали проявлять колебания и склонялись к поддержке Ц. рады, рассматривая ее как украинское национальное правительство». Но после создания советского украинского правительства «борьба с Великороссией отодвигается на второй план»[784]. Тем, кто не видел армии Муравьева, кто не был информирован о настоящем положении дел, казалось, будто в самом деле воюют два украинских правительства. И симпатии народа склонялись к поддержке наиболее радикального, большевистского.