К 17:00 бой был окончен. Большинство украинцев сумели не только добраться до эшелона, но даже доставить туда раненых и тела своих погибших товарищей. Состав отправился в сторону Киева, муравьевцы его не преследовали. Так окончился самый знаменитый бой этой войны.

Потери украинцев были огромными – 250 или даже 300 человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. То есть 50 % личного состава[751]. Но и наступающие потеряли не менее трехсот бойцов.

В тот же день другой отряд муравьевцев успешно атаковал позиции черных гайдамаков и сечевых стрельцов на станции Кононовка. Поле боя также осталось за войсками Совнаркома, украинцы отступили, разобрав за собой железнодорожные пути. Это ненадолго задержало войска Муравьева, которые еще не отказались от своей эшелонной тактики. Но масштаб сражения был меньше, воспоминаний о нем осталось немного, в отличие от боя под Крутами.

Петлюра со своими отборными, но малочисленными куренями не пришел на помощь стрельцам, потому что в тот же день 16 (29) января поступило сообщение о грандиозном большевистском восстании в Киеве. Петлюра принял решение немедленно возвращаться в Киев.

В марте 1918 года, когда большевики бежали далеко на восток, а Киев был занят немецкими и украинскими частями, настало время вспомнить о недавних сражениях, оценить их и понять причину поражения, найти виновных, воспеть героев, заклеймить предателей. Тела пятидесяти (из 250–300) погибших торжественно перезахоронили на Аскольдовой могиле, знаменитом киевском некрополе, что расположен в известном еще летописцу Нестору урочище. С торжественной речью на похоронах выступал сам Грушевский. Между тем украинские и даже русские газеты, украинские политики (из тех, что были в оппозиции) ругали Раду и ее деятелей. Политические противники Грушевского, Порша, Винниченко и других левых украинских социал-демократов и эсеров обвиняли их в бездарности, в неспособности защитить Украинскую республику. Организовать оборону города толком не сумели, а вместо этого послали на смерть несколько сотен юношей, отдали лучших сынов украинского народа на растерзание большевикам. «Дети шли на убой», – писала газета «Киевская мысль»[752]. Так возникла легенда про беззащитных, не умеющих стрелять юношей, которых вооружили ржавыми винтовками без патронов и отправили против вооруженных до зубов красногвардейцев и солдат регулярной армии. Бой под Крутами сравнивали с крестовым походом детей. Кажется, первой была Людмила Старицкая-Черняховская, которая произнесла на похоронах взволнованную речь: «Во времена крестовых походов шли отвоевывать Иерусалим толпы охваченных энтузиазмом детей, они и погибали толпами, с полной верой в царствие небесное и вечную жизнь»[753].

Дмитрий Дорошенко, который еще летом 1917-го сам претендовал на пост главы украинского правительства, в своих мемуарах не упустил возможности обвинить Грушевского, Винниченко, Порша. Лидеры Рады бросили в бой «на скорую руку сформированный студенческий курень: несколько сотен студенческой и гимназической молодежи, из которых прежде мало кто держал винтовку в руках»[754]. В бою эта молодежь была разгромлена численно превосходящим противником «и в большинстве своем зверски замучена»[755]. О юнкерах, составлявших основу украинской обороны под Крутами, Дорошенко почему-то забыл. И несколько десятилетий из одного сочинения в другое кочевала легенда про необученных студентов и гимназистов, которые в одиночку сражались с «ордами большевиков».

Но со временем восторжествовал героический вариант легенды о Крутах. Студенты – не просто кровавая жертва «на железном алтаре Отечества» (Старицкая-Черняховская), а воины, ни в чем не уступающие античным героям. Как триста спартанцев. А Круты – это украинские Фермопилы. Даже число бойцов сократилось до трехсот, чтобы связь с отважными спартанцами была уж совсем очевидной.

Частью легенды о Крутах стала и трагическая судьба студентов, попавших в большевистский плен. Семь или восемь были ранены, их отдали на попечение некому товарищу Богданову. Он оказался гуманистом – отправил раненых в госпиталь, откуда они, вылечившись, успешно бежали. А вот их здоровых товарищей расстреляли без суда и следствия. Этот расстрел осудили сами большевики. Когда Муравьев будет сидеть под следствием, среди многочисленных обвинений станет и обвинение в поспешном и бессудном расстреле «гайдамаков, среди которых было много гимназистов лет по 17»[756].

В плен их взял товарищ Бабенко, один из начальников московской красной гвардии, он же велел пленных расстрелять[757]. Впрочем, Ефим Лапидус писал, что приказ о расстреле пленных отдал лично Егоров: «…их расстреляли разрывными пулями. Егоров, покуривая папиросу и улыбаясь», сказал, будто на расстреле пленных настаивали сами красногвардейцы[758].

Для украинского мифа о Крутах гибель пленных стала эмоциональной вершиной. Считается, что перед смертью студенты и гимназисты пели «Ще не вмерла Украина», в последний час они думали о Родине. На самом деле неизвестно, пели или нет. В живых никто из них не остался, а большевики (свидетели расстрела и собственно палачи) ничего о последней песне украинцев не написали. Зато известно, что один из пленных бежал в деревню за четыре версты, но красногвардейцы догнали его, отвели на прежнее место и расстреляли[759].

Культ героев Крут окончательно сложился в 1920–1930-е в польской тогда Галиции, а затем – в украинской эмиграции. В 1990-е он вернулся на украинскую землю, стал важным, основополагающим для национального самосознания.

Публикация воспоминаний Аверкия Гончаренко и сочинения украинских историков вернули юнкерам училища имени Богдана Хмельницкого заслуженную славу. И про «триста студентов» в серьезных научных работах больше не пишут, как не пишут и о ржавых ружьях в руках не умеющих стрелять гимназистов. «Сечевики (студенты из куреня сечевых стрельцов. – С.Б.) показали себя прекрасной боевой силой, бесстрашно встречали опасность и спокойно шли в наступление под градом пуль»[760], – вспоминал Иван Шарый, участник боя под Крутами. «Особенно большое упорство проявили под Крутами добровольцы из числа реакционного студенчества»[761], – писали советские историки червонного казачества.