Муравьев даже решил, что его войска сражались с основными силами Петлюры. Он телеграфировал в Совнарком и в штаб Антонова-Овсеенко: «После двухдневного боя 1-я революционная армия Егорова при поддержке 2-й армии Берзина у ст. Круты разбила контрреволюционные войска Рады, предводимые самим Петлюрой. Войска Рады состояли из батальонов офицеров, юнкеров и студентов…»[762]

Сам Антонов-Овсеенко пишет об этом бое как о единственном серьезном столкновении с противником при наступлении на Киев. И это признание дорогого стоит.

Юнкера Гончаренко, студенты и гимназисты Омельченко не были ни спартанцами, ни сказочными героями, но они как могли исполнили свой солдатский долг. А что сказать о бойцах украинизированных полков, которые разбежались, разъехались по домам, объявили нейтралитет или грозились ударить в тыл своим соотечественникам? Куда делись десятки, сотни тысяч сторонников незалежности? Носили на руках Грушевского, ругали «москалей», требовали создать Украинскую республику, а когда эту республику надо было защищать – исчезли. Оставили оборону Киева на горстку добровольцев-гайдамаков да юнкеров и студентов.

«Молодой цвет нашей армии – юнкеров – бросили в почти безнадежную борьбу, тогда как среди безумной анархии десятки тысяч вооруженного, испытанного в боях воинства беззаботно демобилизовались»[763], – возмущался Аверкий Гончаренко. Хуже того, украинские селяне и солдаты были настроены к юнкерам враждебно, «смотрели косо на “интеллигентов”-юнкеров»[764].

В Броварах петлюровцам преградил путь полк имени Наливайко, перешедший на сторону большевиков. Переговоры с наливайковцами взял на себя Волох. Офицерам удалось собрать полк на митинг. Волох обратился к солдатам с речью. Говорил он коротко, «доступным для военных языком с добавлением русского мата». Волох объяснил наливайковцам, «кто они такие и что собой представляют»[765]. После этой речи несколько десятков наливайковцев вместе с командиром присоединились к петлюровцам, а большая часть полка просто разошлась, бросив полковое имущество и оружие, которое перешло к петлюровцам.

Многие украинские части в январе–феврале 1918 года объявили себя нейтральными, вывесив у своих казарм белые флаги. В числе нейтральных был полк имени Шевченко, сформированный из украинцев – участников Февральской революции, бывших солдат гвардейских полков. Командир черных гайдамаков попытался их разубедить:

«– Что значит ваш нейтралитет? И почему полк не выступает на защиту Украинской республики?

– Мы не хотим вмешиваться, пойдем за теми, кто победит»[766].

Прибывший на защиту Екатеринослава от большевиков полк имени Пилипа Орлика был настолько разагитирован большевиками, что образованные украинские националисты называли его «троянским конем»[767] и опасались не меньше, чем муравьевцев.

Трудно поверить, что еще недавно целые подразделения 1-го Украинского корпуса по собственной инициативе прибывали в Киев, чтобы обезоружить большевиков и защитить Украинскую республику. Трусость, равнодушие к общественным делам, к Отечеству, отсутствие патриотизма бросались в глаза. Владимир Винниченко был поражен, как вдруг возненавидели Центральную раду простые люди; эта ненависть больше всего распространена была среди солдат, «и особенно среди таких, кто не мог даже говорить по-русски, а только по-украински, которые, значит, были не латышами и не русскими, а своими, украинцами. С каким презрением , с каким мстительным глумом говорили они про Центральную раду, про генеральных секретарей и их политику»[768].

Украинский национализм как будто испарился. Все это дало основания Антону Деникину написать: «…клич “Хай живе вильна Украина” совершенно не будил ни разума, ни чувства в сколько-нибудь широких кругах населения, отзываясь неестественной бутафорией»[769]. Между тем Антону Ивановичу не мешало бы вспомнить недавние уличные бои в Москве и почти полное равнодушие русского офицерства к событиям, в которых решалась судьба России на долгие десятилетия вперед.

Белогвардеец Сергей Мамонтов рассказывал, как большевики вскоре после своей победы устроили в Москве обязательную регистрацию офицеров. И офицеры, опасаясь возможного ареста, послушно плелись в здание Алексеевского училища в Лефортове, где проходила регистрация: «На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась на версту. Люди теснились к воротам училища, как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Говорили, что здесь 56 000 офицеров, и, судя по тому, что я видел, это возможно. И надо сказать, что из этой громадной армии только 700 человек приняли участие в боях в октябре 1917 года. Если бы все явились, то всё бы разнесли и никакой революции не было. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в ГУЛАГи и на Лубянку. Пусть не жалуются»[770].

Русские в Киеве вели себя не лучше. Аристократия и буржуазия спешили спустить свои капиталы на кутежи и оргии, только бы нажитое не досталось ни украинцам, ни большевикам. Фешенебельные отели заняла гвардейская молодежь. Флиртовали с дамами, пили, танцевали танго – танец, тогда считавшийся неприличным, почти порнографическим: «Наступающий новый 1918 г. мы легкомысленно весело встретили в зале гостиницы “Континенталь”. Зал, залитый электрическим светом, был битком набит предводителями киевского высшего “общества”, цветом адвокатуры, торгово-промышленного класса, банкирами, блестящими гвардейскими офицерами, крупными землевладельцами, журналистами, словом, сливками самого “буржуйского” общества. Дамы в роскошных вечерних туалетах по последнему модному венскому (французский журнал не доходил) журналу, в бриллиантах, изумрудах, мужчины – в прекрасно сшитых фраках, военные – в мундирах с орденами. Душою вечера был талантливый рассказчик – поэт Сергей Сокольский, через две недели после этого расстрелянный большевиками»[771].

Так что русские и украинцы стоили друг друга. И в России, и на Украине идейные юнкера и добровольцы, из которых можно было на первое время набрать отряд, были исключением. В Ростове было немало военных, много богатых людей, но мало кто из офицеров присоединился к белогвардейцам Добровольческой армии, а русские буржуа в большинстве своем не хотели тратиться на спасение России. Предпочли, чтобы деньги у них отобрали большевики или анархисты. Самым щедрым оказался не русский, а еврей Борис Гордон, который пожертвовал для Добровольческой армии 200 000 рублей (а всего в Ростове собрали полмиллиона)[772]. Ростов и Новочеркасск заняли красные, генерал Каледин застрелился, Алексеев, Корнилов и Деникин вынуждены были отступить на Кубань, начав свой легендарный Ледяной поход.