тоже на это жаловался, — сказал Шарур. — Если бы богам пришлось творить мир заново, они не позволили бы людям учиться работать с металлом. И, кстати, учиться писать тоже не позволили бы. Но люди научились всему этому, и назад теперь не вернешь.

— Наверное, — согласился Хаббазу. — Ты имеешь в виду дом какого-то конкретного кузнеца? Но можно ли ему доверить столь щекотливое дело? Я бы не стал рисковать. А ну как он решит вернуть эту штуку богу, или разболтает так, что до бога дойдет?

— Тут нет риска, — ответил Шарур. — Я хочу отнести это в дом Димгалабзу, ты его уже знаешь.

— Но он же сейчас на севере, воюет, — удивился Хаббазу.

— Верно. А еще он — отец Нингаль, моей невесты. Ей уж точно можно доверять. Она ни за что не захочет возвращать эту вещь богу. Это совсем не в ее интересах.

— Возможно. Но она женщина. Ты уверен, что она не станет болтать?

— В ней я уверен больше, чем в тебе. Тебя, мастер-вор, я знаю сравнительно недавно, а Нингаль я знаю с тех пор, как мы оба были детьми, игравшими в пыли на улице Кузнецов.

— Ладно. С ней понятно. Точка. — Хаббазу помолчал. — Но ведь в доме она не одна. Есть ее родичи. Рабы есть. Как с ними?

— Не знаю, — проворчал Шарур. — Знаю только, что рабам доверять нельзя.

Хаббазу снова кивнул. Шарур не упомянул Гуляль, мать Нингаль. То, что он о ней знал, доверия не внушало. Она, скорее всего, не одобрит присутствие в доме такого опасного предмета.

Хаббазу правильно понял его молчание.

— Если нельзя оставлять эту вещь в доме Димгалабзу, то что с ней делать?

— Придется брать с собой, — противореча сам себе ответил Шарур. — Там много людей. Можно надеяться, что в такой толпе бог не заметит эту штуку. «А если бог все-таки придет, я ее разобью», подумал Шарур, но вслух ничего говорить не стал.

Хаббазу рассмеялся.

— Сначала ты говоришь одно, а потом другое. Значит, сомневаешься. Я тоже сомневаюсь.

— Да, поначалу я ошибся. — Шарур грустно улыбнулся. — Может, я и теперь ошибаюсь. — Он жалел, что не подумал об этом раньше.

Они прошли мимо дома Эрешгуна. Дом Димгалабзу находился чуть дальше. Шарур остановился перед дверью, а Хаббазу по инерции сделал еще пару шагов, но тотчас вернулся.

— Извини, — сказал Шарур. — Я забыл, что ты не знаешь этого дома.

— Теперь знаю, — ответил Хаббазу. — Я не забуду. — Обещанию мастера-вора вполне можно было верить, но Шарур мог бы обойтись и без него.

Теперь, когда Димгалабзу ушел на войну, в кузнице стало тихо: не было ни ударов молота, ни шипения расплавленной бронзы, ни громкого рева мехов. Огонь не горел, и теперь в нижней комнате стало прохладнее. Нет, не холодно, поскольку на улице стояла жара, но раньше бы Шарур мигом ощутил себя куском баранины на вертеле.

— Что-то никого не видно, — тихо проговорил Хаббазу. — Куда все подевались?

— Не знаю, — сказал Шарур. — Рабы-то уж точно должны быть здесь. Но рабы ленивы. Небось валяются где-нибудь на циновках.

— Или отправились на площадь, глазеть на представление, которые ты для них устроил, — сказал Хаббазу.

— Да, может быть. — Шарур об этом не подумал. Развлечение, оплаченное им, отвлекло не только жрецов, но и рабов Димгалабзу, тем лучше. Краем глаза он присматривал за Хаббазу, чтобы мастер-вор не умыкнул чего-нибудь в этом доме.

Сверху послышался женский голос:

— Кто там внизу?

Хаббазу посмотрел на Шарура. Он ведь не знал, кому принадлежит этот голос. Может, Нингаль, может, ее мать, а то и вовсе рабыня. Но Шарур знал точно.

Он вздохнул с облегчением. Теперь появлялся шанс сделать то, что он задумал.

— Здесь Шарур, сын Эрешгуна с другом, — откликнулся он. Глаза Хаббазу сверкнули. Он одними губами произнес имя Нингаль и вопросительно посмотрел на Шарура. Тот кивнул.

Оставалось понять, спустится ли его невеста одна, или вместе с матерью, как это было принято. Или с рабыней…

Нингаль спустилась одна. Сердце Шарура подпрыгнуло. Хаббазу едва слышно шепнул восхищенно:

— Ты счастливый человек.

— Спасибо, — прошептал в ответ Шарур и произнес нормальным голосом:

— Нингаль, познакомься. Это мой товарищи, Буррапи, наемник из Зуаба.

Хаббазу поклонился. Нингаль тоже едва заметно склонила голову.

— С чем пожаловали? — спросила она, хотя по лицу было видно, что она рада приходу Шарура. — Что привело вас в дом Димгалабзу?

— Мне надо было отвести пленника работорговцу Ушурикти, — ответил Шарур. — Моего пленника, — со значением добавил он. — А Буррапи вызвался пойти со мной, чтобы присматривать за пленником по дороге. Теперь мы возвращаемся обратно. А зашли… мне нужно кое-что тебе оставить.

— Что? — удивилась Нингаль.

Шарур кивнул Хаббазу. Вор открыл мешочек, который носил на поясе — довольно вместительный мешочек, но и не такой большой, чтобы привлечь внимание, — и достал из него чашу Алашкурри, выкраденную из храма Энгибила.

Шарур увидел ее впервые и смотрел с интересом. Но, как сказал Хаббазу, и как говорили мелкие боги Митас и Кессис, ничего особенного в чашке не было. Шаруру случалось не раз пить пиво из таких чашек в горах Алашкурру. Сосуд из желтоватой алашкуррской глины покрывал простой узор из змей поверх черной глазури. Горшечник, вылепивший и обжигавший эту вещь, был способным человеком, но отнюдь не мастером.

Темные брови Нингаль приподнялись, когда Хаббазу протянул ей чашку.

— И что мне с этим делать? — растерянно спросила девушка.

— Беречь. Беречь изо всех сил. Следить, чтобы с ней ничего не случилось, — ответил Хаббазу.

— А главное, — добавил Шарур, — чтобы о ней никто не узнал. Ни твоя мать, ни твой отец, когда вернется с войны, особенно — рабы. Никто не должен знать, что эта вещь у тебя. Даже если слуги лугала начнут обшаривать улицу Кузнецов, нельзя, чтобы они ее нашли. Могут прийти и слуги Энгибила, им тоже не говори ни в коем случае.

Брови Нингаль взлетели на лоб.

— Я бы еще поняла, если бы речь шла о золоте или лазурите, а тут обычная чашка! Значит,