Ближе к концу августа я уже могу вставать, опираясь на трости. Первые вылазки с постели после операции всегда очень болезненны, и требуется немалая решимость, дабы отказаться от лежачего положения. Я делаю достойные похвалы усилия, поскольку все мы чувствуем, что события приближаются к развязке и что я, в очередной раз, должен действовать самостоятельно, дабы не зависеть от чужой доброй воли. Каждый раз, прежде чем присесть или лечь для восстановления сил, я довожу себя до полного изнеможения. Поэтому быстро прогрессирую и к 28 или 29 августа уже могу ходить без помощи тростей. Но я-то знаю, чего это мне стоило.

От своих товарищей, которые могут ходить повсюду и даже выбираться не улицу, а также от молодых женщин, помогающих медицинскому персоналу, я узнаю, что семьи легионеров и членов рексистского движения начинают покидать территорию страны и эмигрировать в Германию. Уже так много наших пало жертвой террористических актов, что незачем увеличивать их число, поскольку здесь защитить их некому. Поэтому мы знаем, что должны уехать. К тому же Брюссель объявлен «открытым городом», и его не станут оборонять.

Дважды я навещаю институт Святого Иоанна Берхманского, где регистрируются выезжающие семьи, и со второго раза нахожу дядю своей будущей жены, который в конце концов решил остаться дома. Несколько дней спустя он будет избит и ранен, и лишь случайно я встретил его, живого, шесть лет спустя! Во дворе школы я нахожу в основном семьи из провинции и, изредка, из Брабанта. Обстановка напоминает мне май 1940 год, только сейчас меньше возбуждения и еще меньше багажа.

Когда я вместе со своим товарищем Раймоном В. Л. возвращаюсь в госпиталь, нам приходится ждать следующего трамвая на площади Симониса. Двое раненых легионеров, дожидающихся трамвая в обществе нескольких гражданских. По обе стороны бульвара движутся люди с тяжелой поклажей. Они тащат сумки и коробки, содержащие неизвестно что, свиные окорока, пишущие машинки. Они явно разграбили склады и конторы. Именно это поражает меня более всего в те три дня, что я болтаюсь по городу. Мы прождали около десяти минут, когда женщина, подошедшая сзади, тихо говорит нам: «Будьте осторожны! Несколько человек следят за вами из кафе позади вас!» И добавляет: «Я знаю, что здесь логово Сопротивления».

Сейчас 2 сентября 1944 года, и в городе теперь совсем немного немецких военных, если не считать редких одиночек и тех, что находятся в госпиталях. Во всяком случае, здесь ни одного не видно. Я не намерен дожидаться пули в спину или, тем более, возможности улизнуть тайком! Не знаю, правильно ли я поступаю, но решаю встретить опасность лицом к лицу, и мы с Раймоном, перейдя дорогу, направляемся к указанному заведению. Дабы не показывать свою хромоту, я иду медленно – не стоит обнаруживать свое слабое место. Уверенно и, как нам кажется, беззаботно мы входим в кафе и заказываем по паре пива. Стоим у стойки, где уже находится несколько человек, но я устраиваюсь так, чтобы приглядывать за столиком с двумя посетителями. Мне кажется, будто воздух в зале насыщен электричеством и все люди здесь сообщники, но я могу и ошибаться. В любом случае у меня создается сильное ощущение того, что мы прервали какое-то обсуждение, заставили их сменить тему! Прежде чем зайти в кафе, мы, из предосторожности и как можно незаметнее, сдвинули кобуры со своими пистолетами «Вальтер» Р.38 с левого бедра вперед. Это один из тех редких случаев, когда я вышел в Бельгии на улицу вооруженным. От нас этого требовали. К тому же я чувствую, что люди в кафе не уверены на наш счет и не принимают нас за сосунков! Мы остаемся в кафе еще не меньше двадцати минут, пока не появляется трамвай. Мы оплачиваем счет, переходим дорогу и, без всяких происшествий, садимся в трамвай! Одним лишь посетителям, которых мы только что оставили в кафе, известно, подвергались ли мы риску или нет!

Поскольку мы молоды и уверены в себе, мы ничего не боимся. Наши доктора говорят нам, что их обязали, вместе с другими врачами, оставаться с ранеными, которых невозможно транспортировать, и передать госпиталь в ведение «союзников» после их прибытия. Мы не хотим оставлять их, полагая, что поскольку раненых передадут в руки «союзников», то им, докторам, предоставят безопасный проход для возвращения в свои части в расположении немецких войск. Видите, какими наивными мы были! Когда мы сообщаем врачам о наших намерениях, они спрашивают, не лишились ли мы рассудка?! О том, чтобы дожидаться их, не может быть и речи; нам следует находиться уже далеко отсюда. Даже хорошо зная страну, мы никогда не смогли бы выехать вместе с ними, потому что им не позволят вернуться в места расположения их частей. Даже обещанный автомобиль не смог бы изменить того, что должно случиться! Один человек из рексистской транспортной службы обещал нам машину из одного нашего владения на шоссе Ватерлоо. Мы обсуждали эту тему с докторами несколько дней и в конце концов вынуждены были принять решение – в крайнем случае, уехать без них.

Так оно и вышло. 3 сентября нам пригнали обещанный автомобиль, «Грэхем-Пэйдж» (марка довоенного американского легкового автомобиля. – Пер.). Парень из рексистского движения, доставивший его нам, остается здесь, и мои товарищи полагаются на меня как на водителя. Шутки ради и чтобы удивить их, я говорю, что сажусь за руль в первый раз. Они верят мне, а кое-кто из них до сих пор убежден в этом.

3 сентября я сажусь за руль и заезжаю домой, чтобы взять кое-какие вещи, которые укладываю в чемодан. Теперь это действительно в последний, в самый последний раз! В багажнике больше нет места, и я привязываю чемодан сверху него. Проезжаем мимо школы, где собирались ожидающие отправки семьи. Здесь никого нет. Убедившись в этом, мы уезжаем и движемся через Брюссель. На проспекте Марнекс горит здание. Если память меня не подводит, это «Галерея Марнекс». До нас доносится несколько взрывов. В отдалении все еще догорает купол Дворца правосудия и, поскольку день ясный, клубы черного дыма поднимаются высоко в небо. Ранее утром мы уже видели, как он полыхает в тех местах, где произошли взрывы.

По мере приближения к воротам Луи нам кажется, что мы видим бронированные разведывательные машины союзников. Этим утром нам сказали, что несколько передовых частей союзников уже находятся в черте города. Разворачиваемся на 180 градусов и на полной скорости мчимся к улице Луа, по которой и движемся дальше. С разных направлений гремят несколько выстрелов, и нам совершенно непонятно, откуда стреляют и в кого метят, и, более того, мы даже не задумываемся об этом. Едем к площади Мейзера, откуда направляемся по шоссе Лёвен, в сторону пригородов. Сейчас около 20:30 вечера.

Дальше по дороге, в Крайнеме, остановился автомобиль. Это «Пежо», один из тех, у которого передние фары находятся за решеткой радиатора; он серого цвета, как все немецкие военные машины. В нем четыре немецких парашютиста. Двое устанавливают на месте лобового стекла пулемет MG 42. У этих моделей «Пежо» съемное лобовое стекло. Мы останавливаемся рядом и спрашиваем, не нужна ли помощь. «Нет, все в порядке». Они просто принимают меры предосторожности, поскольку считают, что попали под прицел franc-tireur, снайпера, хотя ни в кого из них не попали.

Дальше к Лёвену мы едем вместе. Через несколько километров дорога заблокирована горящим военным грузовиком. Он вез боеприпасы, которые периодически взрываются, но это не снаряды крупного калибра. Мы хотим объехать грузовик, однако офицер, командир немецких солдат, стоящих на обочине, не пропускает нас. Потому что в грузе есть и крупнокалиберные боеприпасы. Тогда мы делаем крюк левее, по небольшой мощеной дороге. Она выводит нас на шоссе в сторону Велтема. Когда нам уже виден Лёвен, наступает вечер. Дорога к центру города идет под гору. Слева несколько домов, а справа высокий склон, поросший густым кустарником. Внезапно до нас из кустов доносится громкий выстрел, и граната попадает в фасад дома с левой стороны дороги. Целились в нас, но стрелявший промахнулся. Должно быть, это что-то вроде базуки (реактивный противотанковый гранатомет. – Пер.), но не такой мощный. Промахнуться по нам с такого короткого расстояния просто непростительно. Мы невозмутимо продолжаем движение и въезжаем в Лёвен.