внимания, строила «томную» рожицу. На кой черт она таскается к нам! Ведь в прошлый раз мы ясно дали ей понять, что ее присутствие в нашем доме нежелательно. Неужели у нее нет ни капли самолюбия?

Но потом я все-таки взяла себя в руки, справедливо рассудила – парни-то тут при чем? Беседовали и о нынешней нашей жизни, но главным образом о прошлом. Ребята рассказали вкратце о себе, расспрашивали меня – где училась, сколько классов успела закончить? Разговор зашел о книгах. Николай пообещал мне принести в следующий раз «Воскресение» Толстого (я заметила, как при его словах Аделька прямо-таки передернулась от злости). А я тут же предложила ему своего Пушкина, которому он очень обрадовался.

К большому моему сожалению, все трое вскоре поднялись, так как к двум часам им надо уже быть на ферме. С ними вместе ушла и Аделька, а Вера еще осталась. Прощаясь, Николай на секунду задержал мою руку: «Теперь вы приходите к нам, в Брондау».

– Когда? – спросила я невольно и почувствовала, что жарко покраснела из-за своей поспешности.

– Да хоть сегодня. Ведь день только еще начался, – ответил он с улыбкой и этим еще больше смутил меня.

– Нет… Сегодня, пожалуй, нет. А вообще-то как-нибудь обязательно приду. Вот с Верой вместе выберемся. Сегодня же я к ней в Литтчено собиралась…

Зачем я это сказала? Ведь до последней минуты вовсе и не думала никуда идти – и вот, пожалуйста – ляпнула! Неужели мне снова так сильно захотелось видеть этого «Миколу»? Понял ли он мой «коварный» намек и, если понял, не сочтет ли легкомысленной, навязчивой девчонкой?

В таком смятении я пребывала все оставшееся до обеда время. Смятение еще больше усилилось, когда Вера на мой «рык» – зачем она опять притащила сюда Адельку? – заявила, что она и не думала ее звать, что Аделька зашла за ней вместе с ребятами и что будто бы она без памяти влюблена теперь в Николая Колесника и всюду за ним таскается. Еще Вера рассказала, что Николай всю дорогу, желая «завести» Адельку, расспрашивал обо мне, а Аделька злилась, устраивала ему «сцены» и несколько раз хотела повернуть свои стопы обратно.

Опять эта Аделька!

Мне сразу расхотелось идти в Литтчено, но теперь уже Вера взбунтовалась: «Пообедала, так пойдем, Верушка. Я тебя кухоном угощу».

Вышли мы вскоре после обеда. Предварительно я сбегала к пану за пропуском и вынуждена была выслушать очередную нотацию о том, что мы, русские, слишком развольничались здесь, забыли, кто мы такие, и что отныне он будет выдавать «аусвайсы» лишь один раз в месяц.

Как бы не так!

Всю дорогу я казнила себя за ту фразу, переживала, а когда мы вошли в Литтчено и с горушки открылся вид на гастхауз, Вера вдруг удивленно протянула:

– Смотри-ка – Колька… Это он, Верушка, стоит в дверях, точно он! Это его синий костюм.

Значит… Ничего не скажешь – понятливый парень!

– Какая встреча! – произнес Николай с притворным изумлением, и лукавинка мелькнула в его серых в черном обрамлении глазах. – А я, знаете, обнаружил вдруг, что кончились сигареты, прибежал вот купить.

На этот раз Колесник был один, без «хвостов». Мы постояли немного на улице, потом поднялись в комнату к Вере, где она угостила нас чаем и хозяйским кухоном.

Николай с улыбкой вспоминал, как мы познакомились в тот вечер у вахмана:

– Сергея, помните, первого допрашивали. Он пришел, говорит: «Там переводчицей – русская девчонка. С виду „фифа“, а в самом деле вроде простая, нашенская».

– И вам я тоже «фифой» показалась? – недоверчиво спросила я Николая (вот уж никогда не считала и не считаю себя задавакой либо воображалой!).

– Да нет… Смотрю, сидит такая тоненькая, бледная, на вахмана озирается с опаской, спрашивает, а из глаз, того и гляди, слезы брызнут.

– Это я от страха, – призналась я. – Как узнала, что вы трое – «беглые», ужасно боялась, что бить, пытать станут.

Однако побыть в приятной компании опять пришлось, увы, недолго. Николай озабоченно взглянул на часы.

– Девчата, простите, но я должен вас спешно покинуть: до вечерней уборки на ферме остается сорок минут. Чтобы успеть, придется мне пробежаться.

Но он не ушел все же до тех пор, пока мы с Верой не дали твердого обещания прийти в следующее воскресенье в Брондау. Ну что же, теперь обязательно надо сходить. Ведь неудобно же нарушать данное слово, верно?

Возвращалась от Веры уже в сумерках, и отчего-то всю дорогу было песенное настроение. Бежала по пустынному шоссе и громко, благо никто не слышал, распевала свою любимую, довоенную: «Звать любовь не надо, явится незваной…»

У нас сидел Генрих, играл с Василием в шахматы. Миша рассказал, что был Игорь, принес хорошие новости: на днях освобождены Краснодар и город Шахты; под Воронежем советские войска наголову разбили немецкую армию; идут бои за Курск, Белгород и Харьков.

Словом, как говорит Ваня Болевский, – все кругом «о’кей».

17 февраля

Весь день мы с Симой растрясали навоз на дальнем поле под беспрерывным нудным дождем, что шел вперемежку со снегом. Вымокли до нитки, вдобавок провоняли насквозь навозным ароматом. Даже и сейчас кажется, что пахнет и от рук, и от волос, хотя после работы устроили с Симой на кухне настоящую баню.

После обеда заглянул на поле Шмидт в брезентовой накидке с поднятым над головой капюшоном, как все последние недели, злой, хмурый. Прошагал аршинными шагами взад-вперед по пахоте, проверяя качество работы, и, конечно, нашел, к чему придраться. Пнув сапогом перепрелый навозно-соломенный жгут, заорал громогласно:

– Растрясайте как следует, чтобы не было комков! Сколько можно твердить об одном и том же! Это вам не Россия, где все делается тяп-ляп…

Вот ведь гад ползучий! Не может, не может обойтись без того, чтобы не ткнуть нас Россией! Завязла, видно, у них в зубах и в печенках наша Россия.

Взглянув на Шмидта, я чуть не прыснула от смеха – до чего же смешным и нелепым выглядел он в этой своей накидке! Коротенький, толстый, как бочка. Капюшон сполз на глаза. Издали видны только раззявленный рот да прыгающие «а-ля Гитлер» усы.

Но все-таки настроение он нам испортил вконец. Ах, скотина неблагодарная! Поработал бы тут сам да пригнал бы сюда еще свою толстозадую доченьку вместе с продажной «хвостдейтч». Мы весь день еле волочим ноги от налипающих беспрестанно на клемпы земли и навоза; руки, кажется, скоро выдернутся из плеч от тяжести и тянущей боли, а он еще недоволен, орет!

От досады принялась сочинять песенку про