Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Зовите меня Филипом, – сказал он при их второй встрече. – Я никому из местных не позволил бы так ко мне обращаться, но очень хочу, чтобы вы звали меня по имени.
И девушка, бывало, называла его Филипом. Не Филом – ему это не шло. Он называл ее Лорой и раз или два, когда они проходили через «поцелуйные ворота»[42], робко, сдержанно и неловко поцеловал ее сквозь деревянные планки.
Лора полагала, что они с Филипом – влюбленные, и иногда, пытаясь заглянуть в будущее, представляла, как кормит фазанят, вылупившихся из подложенных под наседок яиц в маленьких клетках на зеленой поляне, где стоял коттедж старого Читти. Она чувствовала, что могла бы быть счастлива в этом прелестном коттедже на опушке, окруженной колышущимися верхушками деревьев. Прошлой весной на одной из своих прогулок она видела эту поляну и белые ветреницы под деревьями, качавшиеся на ветру, и тогда это место показалось ей совершенным раем. Но потом девушку настигла отрезвляющая мысль: Филип тоже будет там находиться, по крайней мере время от времени, а она отнюдь не была уверена, что молодой человек настолько ей нравится, что она сможет постоянно выносить его общество.
Он был слишком самодоволен, слишком уверен в идеальности своей персоны и всего, что ему принадлежит, к тому же не питал интереса ни к чему, кроме собственных дел. Если Лора пыталась побеседовать о других людях, о цветах, на которые она набрела, или о книге, которую читала, Филип всегда переводил разговор на себя.
– Совсем как у меня, – говорил он.
Или:
– Лично мне кажется…
Или:
– Я подобных вещей не выношу.
И Лоре, которая любила слушать людей и почти всех их находила интересными, хотелось унестись через парк и поля, оставив Филипа разговаривать с самим собой.
Но девушка была органически неспособна на это. И даже попытайся она затеять с Филипом ссору, у нее бы это не получилось. Лора поняла это по тому, что он сам о себе рассказывал, не догадываясь, что свидетельствует против себя. Если бы она открыто сказала ему, что, по ее мнению, им не стоит видеться, поскольку это идет вразрез с официальными правилами, ей все равно пришлось бы постоянно сталкиваться с ним, поскольку одной из обязанностей егеря являлся обход всего поместья. Казалось, ничего нельзя поделать, разве что при приближении к «поцелуйным воротам» опережать его на несколько шагов.
А потом, когда Лора меньше всего этого ожидала, внезапно наступила развязка. Однажды вечером, перед закрытием конторы, она отнесла несколько бланков мисс Лэйн, которая уже сидела за кухонным столом и собиралась приступить к сведению баланса, но тут звякнул дверной колокольчик, девушка поспешила вернуться и обнаружила вошедшего Филипа. Прежде всего она испытала удивление, поскольку молодой человек никогда раньше не заходил на почту, а потом смутилась, ведь она знала, что мисс Лэйн, тихо сидевшая на кухне прямо за широко распахнутой дверью, услышит каждое слово. Но Филип уже вошел, напустив на себя важный вид, и все, что Лора могла сделать, чтобы овладеть ситуацией, – это сугубо деловым, как она надеялась, тоном произнести: «Добрый вечер». Девушка почти молилась, чтобы Филип сказал: «Марок на три пенни», или что-нибудь в этом роде, и ушел. Если ему угодно, он мог бы пожать ей руку; Лоре было все равно, поцелует он ее или нет, лишь бы целовал тихо и мисс Лэйн этого не услышала. Но бедняжке было не суждено так легко отделаться.
Без всяких формальных приветствий молодой егерь вытащил из кармана письмо и сказал:
– Не могли бы вы отпроситься на несколько дней в конце недели? Ну, если уж на то пошло, вы обязаны отпроситься. Я получил письмо от нашей Кэти (это была его сестра), она говорит, и наша мама тоже, чтобы я привез вас погостить. Она пишет – с субботы до понедельника и даже дольше, если это возможно, но я, разумеется, не смогу. Меня надолго не отпустят – слишком уж много тут бродит подозрительных личностей. Однако я полагаю, что заслужил пару дней отдыха, да и сэр Тимоти человек покладистый, так что вам лучше отпроситься прямо сейчас, а я подожду.
Лора оглянулась на открытую дверь; она буквально спиной чувствовала, что мисс Лэйн чутко слушает.
– Мне ж-жаль… – нерешительно промямлила она, но мысль о том, что кто-то пытается отклонить приглашение его родных, для Филипа была невозможна.
– Идите и отпроситесь, – приказал он; затем чуть мягче, но все же слишком, слишком громко повторил: – Идите и отпроситесь. У вас есть на это право. Все возят своих девушек знакомиться с семьей; а вы ведь моя девушка, не так ли, Лора?
Раздался шорох бумаг на кухонном столе, затем вновь воцарилась мертвая тишина, но Лора больше не думала о том, что ее подслушивают, она размышляла, что ей ответить.
– Вы ведь моя девушка, не так ли, Лора? – снова спросил Филип, и впервые с тех пор, как они познакомились, Лора уловила в его голосе легкий оттенок беспокойства. Сама она уже тряслась от ужаса, но когда пролепетала: «Вы же меня не спрашивали», голос ее звучал беспечно и, вероятно, кокетливо, потому что Филип взял ее дрожащую руку и, свысока улыбнувшись ей, великодушно сказал:
– Ну, я думал, вы поняли. Но не пугайтесь. Вы будете моей девушкой. Не так ли, Лора?
Эти слова недотягивали до признания в любви, но ответ Лоры тоже никуда не годился.
– Нет-нет, благодарю вас, Филип, – ответила она, и самая неромантичная любовная сцена в истории завершилась, ибо Филип, не промолвив больше ни слова, повернулся и ушел из конторы – и из Лориной жизни. Девушка никогда больше не встречалась и не разговаривала с ним. Однажды, несколько месяцев спустя, она заметила мелькнувшую вдали фигуру с ружьем на плече, шествовавшую по поляне парка, но если Филип когда-нибудь и ходил теми же дорогами, что Лора, он, должно быть, выбирал то время, когда ее, вероятнее всего, там не было.
Однако мисс Лэйн никуда не делась, и с ней нужно было объясниться. Лора ожидала, что получит по меньшей мере суровый выговор. Возможно даже, обо всем будет сообщено в письме ее матери.