знаю, что значит быть бедным, – откровенно говорил мистер Делафилд, сочувствуя одной из обитательниц коттеджей, и хотя она недоверчиво улыбалась, мысленно сравнивая его представления о бедности со своими, чистосердечие пастора ей льстило.

Через некоторое время торговцы стали намекать, что семья нового священника слишком долго тянет с оплатой своих счетов.

– Впрочем, – добавляли они, – до сих пор Делафилды в конце концов все же расплачиваются, а задолжав вам несколько фунтов, не норовят тут же сбежать со своей скудной наличностью в другую лавку, к тому же они не расточительны.

А это отнюдь не самая плохая характеристика, которую может дать клиенту лавочник.

У Делафилдов перебывала целая череда неопытных молодых служанок, от которых они ожидали безукоризненной службы и, как следствие, частенько оставались вовсе без прислуги. С женщинами, которых приглашали «помочь по хозяйству», дело обстояло немногим лучше. Одна прекрасная поденщица, занимавшаяся стиркой и уборкой, при первом же своем появлении в пасторате была так поражена, когда ей сунули в руку список блюд, которые она должна приготовить на ужин, что, схватив свой рабочий фартук и корзину, тотчас убралась восвояси.

Но куда больше, чем скверные обеды и пыльные комнаты пасторского дома, обеих мисс Пратт поражала, как они говорили, «странность» миссис Делафилд. Мисс Руби называла ее манеру одеваться «богемной». Жена священника носила волочившиеся по полу свободные платья терракотовых или грязно-зеленых тонов, с низким вырезом, открывавшим горло, тогда как другие женщины чопорно прикрывали шею до самых ушей.

В церковь по воскресеньям дочери Делафилдов надевали белые детские тапочки и ажурные носочки, но в остальное время бегали босиком, что шокировало сельчан и, наверное, было не очень-то правильно, хотя им, судя по всему, нравилось бороздить пальцами ног пыль и оставлять в грязи отпечатки своих ступней. Обычной повседневной одеждой им служили короткие коричневые голландские платьица с искусной вышивкой, которые удобством и красотой могли бы выгодно отличаться от более строгих одеяний других девочек, принадлежавших к тому же классу, не будь они вечно измаранными.

Иные называли пасторских дочек «этими ужасными детьми», однако другим казалось, что сообразительность и миловидность восполняют девочкам отсутствие хороших манер.

– А главное, хвала небесам, – заметил кто-то, – что мы не обязаны говорить им «мисс»!

Это была своего рода привилегия – беседуя с дочерьми мистера Делафилда или о них, иметь возможность называть их Элейн или Оливия, тогда как к другим детям из высокопоставленных семей окружающие с колыбели обращались «мастер» или «мисс». В этом отношении деревня брала пример с самого священника, который всегда называл своих дочерей просто по имени. Другие родители добавляли титул, часто делая на нем акцент. Одну знакомую Лоре девочку – самую младшую дочь в семье, которую до сих пор называли «малышкой», – при слугах и работниках поместья родители величали «мисс Бэби».

Перемены в пасторате, как ничто иное, способствовали упадку прежнего раболепства небогатых сельчан. При всех своих недостатках, действительных или мнимых, мистер Делафилд, по крайней мере, относился к беднякам по-человечески и разговаривал с ними на равных, а не свысока. Окрестные сельские джентльмены до сих пор казались им значительными величинами, но священник жил среди них, они ежедневно видели его и общались с ним, поэтому его пример и влияние оказывались сильнее. Некоторые еще вздыхали по котлам с супом и одеялам, которые были при старом режиме, другие сожалели о конце этого режима из любви к его величию, но большинство людей наслаждались, пусть и бессознательно, новой демократической атмосферой приходской жизни. Вскоре паства уже гордилась своим священником.

Проповеди мистера Делафилда с самого начала были высоко оценены его прихожанами.

– Он не даст вам уснуть, – говорили те, кто раньше имел привычку во время проповеди клевать носом. Сами по себе темы проповедей – наш долг по отношению к ближнему, значение честности и правдивости – были слишком привычны, чтобы заставить человека бодрствовать, но когда проповедь начиналась со слов «На днях я слышал, как один человек из нашего прихода заявил…» или «Вероятно, на прошлой неделе вы читали в газетах, что…», люди встряхивались и внимательно слушали.

Нередко эти примеры недавно услышанного или прочитанного в газетах оказывались довольно забавными, и хотя в церкви, разумеется, не было места смеху, легкие проблески понимающих улыбок помогали разрядить атмосферу и давали пастве возможность устроиться поудобнее и выслушать последующее наставление или мораль. Наставление это никогда не бывало суровым. Мистер Делафилд не упоминал про ад, а впрочем, и про небеса тоже, земля же представала в его изображении местом, которое, в конце концов, может быть вполне сносным, если люди будут облегчать бремя друг друга и держаться вместе. Если порой его глубокий, мелодичный голос и проповедовал с кафедры покаяние, то покаяние не столько в обычных деревенских грехах, сколько в грехах мира вообще. То, о чем говорилось в проповедях, никогда не задевало и не оскорбляло никого из присутствующих. И действительно, как-то воскресным утром на церковном дворе один из прихожан заметил:

– После такой проповеди чувствуешь себя на два дюйма выше.

Утешительные слова, красноречие и выразительные паузы, которые делал мистер Делафилд, когда перегибался через край кафедры, всматриваясь в лица своих прихожан и точно заглядывая в их сердца, вскоре снискали ему репутацию лучшего проповедника в округе – а некоторые утверждали, что и во всем графстве. Вскоре, чтобы послушать его проповедь, стали являться люди из окрестных приходов и даже из самого Кэндлфорда. Летними воскресными вечерами церковь часто так переполнялась, что опоздавшие вынуждены были стоять в проходе. Службы посещала даже мисс Лэйн, нечасто ходившая в церковь. Вернувшись домой, она удостаивала ее единственным комментарием:

– Что ж, очень мило! Однако передай мне, пожалуйста, моего Дарвина. Мне, как птицам, необходимо заглатывать с пищей немного песка.

Впрочем, отсутствие энтузиазма, выказываемое одной язвительной немолодой женщиной, было всего лишь песчинкой на морском берегу в сравнении с растущей волной популярности проповедей нового священника, достигшей наивысшей точки в воскресный праздник благодарения за урожай, когда газета «Кэндлфорд ньюс» отправила в село репортера дословно записать речь мистера Делафилда. Экземпляры выпуска с проповедью охотно раскупали, чтобы отправить их сыновьям и дочерям в Лондон, на север Англии или в колонии.

– Пусть знают, – говорили их родители, – что Кэндлфорд-Грин теперь вовсе не убогая глухомань, как им, наверное, чудится.

По мере роста популярности мистера Делафилда как проповедника, принесшей славу и Кэндлфорд-Грину, его небольшие чудачества стали считать забавными и милыми особенностями гения. У его жены больше не возникало трудностей со служанками и поденщицами, потому что одна пожилая дочь фермера предложила ей свою материнскую помощь, и та была принята. К тому времени, как Лора