Спусковой крючок.

Тогда я понимаю.

Ружье у него во рту, ружье у меня в руках: не важно, чего я хотела, не важно, почему. Случайность, намерение, мотив, ошибка, бессознательное желание, мышечное сокращение – все это не важно. Важно, что ружье было у него во рту и у меня в руках. Это мой палец лежал на крючке. Это мой палец дернулся, всего чуть-чуть, слегка. И его не стало.

Декс. 1992

До Лэйси я не знала счастья. Я вообще не существовала. Хотя это невозможно, да? Я занимала место; я была скоплением клеток, воспоминаний, неуклюжих конечностей и нелепых преступлений против моды, вместилищем надежд своих родителей и ходячим свидетельством их разочарований, я была Ханной Декстер, посредственностью на пути к однообразной жизни, разве что мне хватало ума это осознать.

Вселенная без Лэйси: я целыми днями рисовала каракули и жевала жвачку, чтобы не заснуть на уроке, потом возвращалась домой и вместе с отцом до темноты сидела перед теликом. Протянуть еще несколько сотен дней, а потом – более или менее терпимый средненький колледж, продолжение старшей школы, универ Батл-Крика. Дальше Ханне Декстер могло хватить мужества переехать после выпуска в Питтсбург или Филадельфию, ломануться в большой город, где она шаталась бы по барам в стайке одиноких подруг, пока они, одна за одной, не повыскакивали бы замуж и не разъехались по пригородам. Из нее вышла бы отличная подружка невесты, которая слегка испортит своей занудной трезвостью девичник, зато развезет всех по домам. Она не станет жаловаться, ведь так нельзя, ведь куда лучше притворяться счастливой. Изредка будет возвращаться в Батл-Крик, чтобы провести тягостный отпуск с родителями, и в конце концов похоронит их. Перед отъездом из города она, возможно, столкнется в аптеке с Никки Драммонд и обменяется с ней кривым подобием улыбки, характерной для тех, кто староват для зависти, но все еще испытывает ее. Позднее она улыбнется по-настоящему, вспомнив лишние пятнадцать кило, набранные Никки после тридцати, и полоску незагорелой кожи на безымянном пальце левой руки; она будет лелеять самодовольное убеждение, что лучше вообще обойтись без любви, чем ее потерять.

Лэйси рассказала мне все. Через край. Про то, чем она – они обе – занимались с Крэйгом Эллисоном. Чем они занимались друг с другом. Про призраков, оставшихся в том месте. Про труп, брошенный в лесу.

Труп: вот что было важно. Не мысль о том, как они смеялись, валяясь в траве, или о том, что они пришли сюда первыми, что они всегда тут были, а я лишь мячик, которым они перебрасывались между собой, случайный эпизод для них обеих.

– Не важно, с чего началось, – сказала Лэйси. – Поначалу речь шла только о Никки. А потом о нас. Только о нас.

Именно из-за Лэйси Никки так старалась меня уничтожить, но тогда это меня уже не удивляло. Удивляло то, что сначала Лэйси принадлежала ей.

Я больше ничего не хотела знать, но обратного пути уже не было. Нельзя вернуться от фактов к вере.

– Я здесь ради тебя, – сказала я, широко раскинув руки, потому что говорила не просто о сегодняшней ночи, не просто о товарном вагоне – я говорила о жизни. О Декс.

– Декс, ты должна понять…

– Нет. Я должна… – Я запнулась. Что я должна? – Я должна на минуточку выйти, – объявила я. – Подышать воздухом.

Я не хотела подышать воздухом. Я хотела неба, я хотела звезд, мерцающих сквозь ветви, пространства, чтобы мчаться в ночи, возможности сбежать, даже если я не собираюсь сбежать, хотя, может, и собираюсь.

– Что я тебе говорила? – сказала Никки, по-прежнему считая, что ее голос имеет значение. – Она не сдюжит. Думаешь, она пошла «подышать воздухом»? Сейчас прямиком отправится в полицию. Сама понимаешь.

– Нет, – со спокойной уверенностью ответила Лэйси. – Она так не поступит.

– Я так не поступлю, – повторила я. Просто слова.

– Ты в заднице, и сама это знаешь, – заявила Никки. – А твое сатанинское дерьмо – кто за него ответит? Круче она бы тебя не подставила, даже если бы постаралась. А может, она и старалась, тебе не приходило в голову? Выпусти меня отсюда, и мы разберемся.

– Останься, Декс.

– Она все испортит, – предупредила Никки. – Скорее всего, не поздоровится нам обеим, поэтому хотя бы развяжи меня, и тогда мы вдвоем с ней управимся. Заставим молчать.

– Хватит. – Я отступила к двери.

– Останься, Декс, – повторила Лэйси, шагнула ко мне и занесла нож.

– Посмотри на нее! – злорадно воскликнула Никки. – Господи, Ханна, посмотри на нее, она не шутит. Она убьет тебя, чтобы заткнуть тебе рот. Она психопатка, Хана. Уяснила ты, наконец?

– Останься, – повторила Лэйси, и я осталась.

– Она или мы, – проговорила Никки, и я не поняла, о ком из нас она говорит, а может, ни о ком. – Крэйга убила только одна из нас, и сейчас ей есть что терять. Развяжи меня. Развяжи, и я смогу тебя защитить.

– Умолкни! – Лэйси вспорола воздух ножом. – Умолкни, мне надо подумать!

Кровь на ключице Никки засохла, превратившись в длинную коричневую царапину, словно она сделала татуировку в память о старых ранах.

Мы молчали. И ждали, все трое.

Мы будто оказались в одной из тех логических задач, которые дают в начальной школе: про волка, козу и капусту, которых нужно переправить через реку в определенном порядке, чтобы никого не съели; про воздушный шар с балластом, который надо выкинуть за борт, пожертвовав именно тем, что поможет удержаться в воздухе. Эти задачи всегда отличались жестокостью, неудачное решение грозило катастрофой: окровавленными останками козы на берегу, трупами в кукурузном поле, жертвой убийства в запертой комнате, куда нет доступа посторонним.

Может, думала я, мы продержимся тут до рассвета. Со светом вернется здравый смысл, рассеются безумные мысли, которые появляются только ночью. Но в вагоне нет окон; взойдет солнце или нет, мы останемся в темноте.

Тогда подала голос Лэйси:

– Никки права. Мы слишком далеко зашли, чтобы теперь поворачивать назад. Если люди узнают… – Она указала ножом на Никки. – Ей доверять нельзя. Это очевидно. Но тебе, Декс? – Лезвие обратилось в мою сторону. – Можно ли доверять тебе?

Я разозлилась, глупо, по-детски разозлилась, что она смеет меня спрашивать. Ведь сейчас, после всего услышанного, внутри услышанного, откуда мне было знать, как я себя поведу?

– Я верю, что ты любишь меня, Декс, но ты хороший человек. Или считаешь себя хорошей. Ты хочешь такой быть. Возможно, тебе кажется, что ты обязана доложить. Разве только… – Она кивнула: – Да.

Я едва дышала.

– Разве только?..

– Разве только