улицам, поднимая плакаты и выкрикивая лозунги; лежать в бурой траве и плести терновый венец; целовать парня, который уходит на войну; смотреть новости и видеть горящих мальчиков; ждать их возвращения и не дождаться; покрываться морщинами, полнеть, увядать, смотреть, как закрываются двери, жизнь сужается, возможности сокращаются, материальное положение ухудшается; жить со сделанным выбором; ненавидеть ту девочку – себя – за жизнь, которую она выбрала; мечтать о ее возвращении.

Они смотрят на этих девочек. И думают, что знают, которая из них плохо кончит. Порой их ждет сюрприз. Порой появляется девочка, которая не знает своего места и решает силой занять другое, девочка, желающая расширить границы, отведенные для девочки, – таких девочек не ждут, но именно их надо высматривать, потому что они сулят проблемы.

Та девочка? Та девочка была проблемной, наверняка была, иначе не пошла бы в лес.

Мы. После

Мы. Вместе навсегда

Три девочки отправились в лес; вернулись только две.

Похоже на начало анекдота или загадки. Но такой стала – и останется такой навсегда – наша жизнь.

* * *

Мы думали бросить тело в озеро. Как удобно: оно распухнет и сгниет на дне, рыбы выедят глаза, обглодают пальцы, не оставив ничего, кроме костей и зубов. Мы отдраили бы пол вагона, отмыли бы от крови багажник, а потом вернулись к обычной жизни, притворяясь, будто вместе со всеми надеемся, что пропавшую однажды найдут.

Но. Если вдруг начнут проводить очистку дна или какой-нибудь невезучий рыбак подтащит тело к берегу, все выплывет наружу. Искромсать себе запястья, а потом прыгнуть в озеро – это уже перебор. Такого просто не бывает. И тогда станет ясно, что это убийство и преступник скрылся. Начнется охота.

Все должно было выглядеть как самоубийство. В конце концов, одна из нас знала, как это делается.

Нож самый обычный – дешевое дерьмо из «Кей-марта» с пластиковой рукояткой и окровавленным лезвием, и если стереть отпечатки пальцев, уже ничто не укажет на нас.

Мы стерли отпечатки.

Мы вложили нож ей в руку, чтобы все выглядело естественно. Развязали тело, бросили его на пол, избавились от стула, ведра и импровизированных веревок, оставив сатанинские символы: стереть их не удалось, да почему бы и не оставить? Мы создали выразительную картину, которая так и кричала: «Смотрите, что я натворила!» Самые глубокие надрезы шли от запястья почти до локтя, «вдоль пути, а не поперек рельсов»[72], потому что всем известно, что поперечные надрезы взывают к помощи, а продольные свидетельствуют о серьезном намерении дойти до конца. Что касается более поверхностных ран, то хаотичные царапины по всему предплечью, как мы надеялись, истолкуют как признак нерешительности, неудачные попытки девушки, не знакомой с болью.

Никто не станет пристально присматриваться к девушке, лишившей себя жизни ровно год спустя после того самоубийства ее бойфренда: она сама пришла в лес, сама легла на землю, впитавшую его кровь, и последовала за ним в могилу. Тем более что годовщина пришлась на Хеллоуин – дьявольскую ночь, а рядом с телом лежала записка, написанная ее рукой: «Я сожалею обо всем, что сделала. Больше не буду. Теперь уже точно».

Чего тут гадать? У девушки были проблемы; девушка была проблемная. У всех девушек проблемы; все девушки проблемные. Все поверят, потому что так легче, потому что захотят поверить. Им нужен дьявол. Им нужна трагедия. Им нужна история с сюжетом и логичным финалом.

Вот как мы рассудили. Вот как мы поступили. И не ошиблись.

* * *

Конечно же, мы сожалели. Сожалели постоянно.

Сожаление отличается от раскаяния, хотя мы и раскаивались тоже.

У нас не было выбора. Вот что мы говорили друг другу, когда просыпались с криком или пытаясь не закричать. Иногда мы шепотом напоминали об этом друг другу, иногда сворачивались калачиком в постели и обнимались, обещая друг другу, что дальше будет легче, раны затянутся, что ее конец не означает конца для нас. Но куда чаще мы давили в горле крик и лежали в одиночестве, уставившись в потолок, напоминая себе, что никто из нас не виноват и виноваты все, включая Никки Драммонд.

Ее имя мы никогда не произносили.

* * *

Пока мы разбирались с телом и вытирали с ножа отпечатки, папа римский озаботился прощением Галилея. На нас его шаг не произвел ни малейшего впечатления. Вряд ли четырехсотлетний прах Галилея сильно обрадуется, что до Церкви наконец-то дошло. Иногда поздно ничуть не лучше, чем никогда.

Мы пытались проявлять заинтересованность, как раньше: триумф разума над суеверием стоит того, чтобы его отметить. Поэтому мы отправились в пустынное поле, откуда можно было видеть звезды, распили на двоих бутылку вина, отыскали на небе кольца Сатурна и слушали на повторе элегию Indigo Girls, посвященную Галилею. Мы отказались от музыки, но Indigo Girls едва ли можно считать музыкой. Ночь была глухая и холодная, трава сырая. Приятного головокружения мы так и не дождались, сколько ни пили.

Три дня спустя состоялись выборы, и нас не удивило, что победил Клинтон, что день выборов последовал сразу за Днем всех святых, что избиратели тащились на участки с повышенным сахаром и им по-прежнему мерещились привидения. Демократ в Белом доме, хиппи-бумер при ядерной кнопке. Мы все оказались в сатанинской Америке, во всяком случае, если верить Пэту Бьюкенену[73]. Нам всегда нравился Клинтон с его «макдоналдовскими» челюстями и любовницами из отребья, мужчина с медовым голосом и любовью к оральному сексу. Это наш тип, считали мы когда-то, но уже не считаем, потому что он «до сих пор верит в место под названием Надежда»[74].

Там, в невообразимом мире за пределами Батл-Крика, наступала маршем армия разума. Мы следили за ней по телевизору. Да здравствует наука, долой муки веры. Да здравствует отделение церкви от государства; долой экономику, ориентированную на предложение. Да здравствуют секс, наркотики и саксофонные переложения рок-н-ролла; долой смертную казнь, «рак геев» СПИД и Дэна «Картошку» Куэйла[75]. Раньше мы могли бы сесть в машину и отправиться на поиски свидетельств прихода новой эры; могли бы устроить гребаный парад. В Америке наступил рассвет, но в Батл-Крике казалось, что солнце никогда не взойдет. В Батл-Крике по разбитым улицам бродил дьявол, городская красавица была мертва, а нам пришлось заметать следы, чтобы вина пала куда угодно, только не на нас.

* * *

Мы придумали целую игру, представляя, что было бы, сложись все по-другому. Особенно в