Ронни заколебался.

– Думаю, нет смысла читать все. Ты знаешь, что там говорится. Эти посадки – часть обеспечения займа.

– Сколько времени вы дадите мне, чтобы собрать деньги? – спросил Шон.

– Ну, Шон, ты же понимаешь, сроки оговорены в контракте. Мне кажется, времени у тебя нет.

– Мне нужен месяц, – сказал Шон.

– Месяц! – вскрикнул Ронни, словно от боли. – Послушай, Шон. Я честно не понимаю... у тебя ведь есть средства. Так зачем тебе месяц? Выпиши нам чек, и вся недолга.

– Ты отлично знаешь, что денег у меня нет.

– Мне кажется... – осторожно начал Ронни. – Мне кажется, что если у тебя нет денег сейчас, то они не появятся и через месяц. Не обижайся, Шон, но нам приходится на все смотреть с деловой точки зрения. Если ты меня понимаешь.

– Понимаю, – кивнул Шон. – Мне нужен месяц.

– Дай ему месяц! – выпалил Деннис Петерсен. Это был его первый вклад в разговор, и Ронни сразу повернулся к нему с искаженным гневом лицом. Но после отчаянной внутренней борьбы, продолжавшейся пять секунд, вернул на лицо обычное выражение, а в голос – рассудительность.

– Что ж, Деннис, – сказал он. – Обычно мы так дела не делаем. Помоему...

– Я говорил с Одри перед приездом сюда. И пообещал ей... В общем, мы оба согласны...

Деннис смотрел на долину, не в силах встретить взгляд партнера.

Неожиданно Ронни Пай усмехнулся. «Да, конечно. Так даже лучше. Поглядим, как этот большой высокомерный ублюдок будет пресмыкаться с протянутой рукой». Шон прежде всего отправится к Джексону, а Ронни уже накануне телеграфировал ему. Он также послал телеграмму Николсу в банк «Стандарт». И теперь сообщение стремительно передается по всем банкам Южной Африки.

Шону Кортни будет трудно взять взаймы даже на оплату обеда.

– Хорошо, Шон. В качестве особой уступки ты получаешь месяц. – Он перестал смеяться и подался вперед в кресле. – У тебя ровно тридцать дней. Потом, клянусь Христом, я выкуплю твою ферму.

После их ухода Шон один сидел на широкой веранде. Солнце ярко освещало холмы; везде жарко, но в тени прохладно.

Шон слышал, как где-то в доме разговаривают девушки Ады, потом одна из них визгливо рассмеялась. Этот звук раздражал Шона; он еще больше нахмурился, достал из кармана смятый конверт и разгладил его на ручке кресла. Посидел, кусая огрызок карандаша.

Потом написал «Джексон, Натальская акациевая компания». Потом «банк „Стандарт“. Потом „Бен Голдберг“. Остановился, обдумывая последнее имя в списке. Потом громко хмыкнул и вычеркнул его двумя чертами. Не от Голдбергов. Не их это забота.

Он быстро написал «Канди».

А ниже добавил «Тим Кертис».

И все. Джон Ачесон в Англии. Чтобы получить его ответ, потребуется два месяца.

Это все. Шон негромко вздохнул и спрятал конверт в карман. Потом закурил сигару, сел в кресло поглубже и положил ноги на низкую стену веранды перед собой. «Отложу до завтра, до утреннего поезда», – подумал он.

Окна позади него были широко открыты настежь. И Майкл Кортни со своей кровати отчетливо слышал каждое слово этого разговора.

Он с трудом встал и начал одеваться. Никем не замеченный, вышел через заднюю дверь.

Его лошадь стояла в конюшне; Майкл одолжил седло и поехал в Тёнис-крааль.

Энн увидела, как он едет, и выбежала во двор ему навстречу.

– Майкл! О Майкл, слава Богу, ты цел. Нам сказали...

Тут она увидела его опухшее лицо и замолчала. Майкл медленно спешился, и один из конюхов увел лошадь.

– Майкл, дорогой, твое лицо!

Она порывисто обняла его.

– Это пустяки, мама.

– Пустяки! – Она отступила от него и поджала губы. – Ты убегаешь среди ночи к этому... к этому... Потом спустя несколько дней возвращаешься, а на лице и на руках нет живого места. И это ничего?

– Прости, мама. За мной ухаживала бабушка.

– Ты знал, что я здесь умираю от тревоги, воображая всякие несчастья. Ты не послал мне ни слова, ты просто забыл...

– Ты могла бы приехать в Лайон-Коп, – негромко сказал он.

– В дом к этому чудовищу? Никогда!

И Майкл отвел глаза.

– Где отец?

– Как всегда, в кабинете. Дорогой, ты представить себе не можешь, как мне тебя не хватало! Скажи, что любишь мамочку.

– Я люблю тебя, – послушно повторил он и снова почувствовал удушье. – Мне надо увидеть папу. Это очень срочно.

– Ты только приехал. Давай я покормлю тебя... и займусь твоим бедным лицом.

– Я должен увидеть папу немедленно. Прости.

И он мимо нее прошел к дому.

Когда Майкл вошел в кабинет, Гарри сидел за столом.

Майкл ненавидел эту комнату. Ненавидел высокие закопченные потолки, угнетающе-темные стенные панели, массивные головы добытых на охоте животных, ненавидел даже ковер и запах старых бумаг и пыли. Из этой комнаты исходили приказы и распоряжения, которые ограничивали и определяли его жизнь. Эта комната олицетворяла все, от чего он хотел уйти. Он вызывающе осмотрелся, словно комната стала живым существом. «Я вернулся, чтобы вырвать у тебя то, что принадлежит мне, – подумал он. – Ты прятала это от меня, теперь возвращай!»

– Майкл! – Гаррик встал, и его протез царапнул пол. Майкл поморщился.

– Здравствуй, папа.

– Мы с твоей мамой очень тревожились. Почему ты не давал о себе знать?

В голосе Гаррика слышалась боль, и Майкл открыл рот, собираясь извиниться, но сказал нечто совсем другое:

– Не мог. Был занят.

– Садись, мой мальчик.

Гаррик показал на одно из лоснящихся кожаных кресел. Он снял с носа очки в металлической оправе, но не смотрел на изуродованное лицо Майкла. Он не будет думать о Шоне и Майкле.

– Я рад, что ты вернулся. Я как раз работал над вступительной главой к новой книге. Это история нашей семьи со времени прибытия твоего прапрапрадеда в Кап. Мне очень хочется услышать твое мнение. Я высоко его ценю. Независимое мнение выпускника Южно-Африканского колледжа, закончившего с отличием.

Западня захлопывалась. Это было так очевидно, что Майкл поморщился.

Он почти чувствовал, как надвигаются на него обшитые деревом стены. И, бунтуя, начал:

– Папа, мне надо с тобой поговорить...

Но Гаррик уже надевал очки и рылся в бумагах на столе, продолжая быстро говорить:

– Думаю, тебе понравится. Тебе это должно быть интересно. – Он улыбнулся Майклу и посмотрел на него с выражением ребенка, который принес подарок. – Вот оно. Начну с самого начала. Учти, это первый неотредактированный черновик. Он еще не обработан.