Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из стихов Волкова Александра
– Я – море!
Сказало море,
сердито волной плеснуло.
– Я – солнце!
Сказало солнце
и первым лучом блеснуло.
– Я – утро!
Сказало утро,
– Я вас от сна отрываю.
– Я – песня!
Сказала песня,
– Я новый день открываю!
Я верю, что это было,
пусть даже так не бывает!
И песня над миром билась,
горячая и живая.
И море, тревожно пенясь,
ей что-то в такт подпевало…
И песня над миром пелась
и новый день открывала!
* * *
Я поднимаю нож и, крепко сжав его в правой своей руке (зубы я сжимаю ещё крепче, чтобы не заорать от невыносимой боли, пронизывающей буквально всё моё существо), медленно поднимаюсь на ноги.
Земля, как живая, весело выплясывает под моими ногами… с трудом превеликим мне удаётся сохранять на ней хоть некое подобие равновесия. И пляшут-мельтешат перед моими глазами яркие, разноцветные искорки… их всё больше и больше, развесёлых этих искорок…
Уловив краем глаза моё движение, а может, и почувствовав что-то, Жорка оборачивается. В руках у него всё та же суковатая дубинка.
– Сдохни, сука!
Дубинка взлетает над распростертым на земле телом Лерки… и в то же самое время я тоже взмахиваю правой рукой, метая нож…
Нож этот, он словно создан для метания. Он входит Жорке в шею, глубоко, почти по самую рукоятку входит.
Выронив импровизированную свою дубинку, Жорка медленно поворачивается в мою сторону… некоторое время молча на меня смотрит, потом падает ничком рядом с Леркой. Какое-то время тело его ещё продолжает содрогаться в последних конвульсиях… но вот оно, судорожно дёрнувшись в последний раз, замирает уже окончательно.
Жорка мёртв, и так уж вышло, что убил его я…
Вот и свершилось!
И сразу же вслед за этим резко темнеет, и уже не в глазах моих, а на небе… темнеет по-настоящему. Клубящиеся фиолетовые эти тучи достигли наконец-таки солнца и поглотили его. Солнца уже нет, а разбухающая тёмная громадина всё приближается и приближается к нашему убежищу. Раз за разом прорезают чёрное это небо ослепительно-белые зигзаги молний, отдалённые громовые раскаты слились теперь в единый чудовищный рёв…
И я убил человека!
Стараясь не смотреть на неподвижное тело Жорки, я подхожу к Лерке. Она уже не лежит беспомощно на земле, сидит, скорчившись в три погибели и прижимая руки к низу живота. Грязные растрёпанные волосы и всё сгущающийся вокруг полумрак мешают мне более детально разглядеть лицо девушки, но и так хорошо видно, что лицо Лерки чёрное, опухшее, всё сплошь в ссадинах и кровоподтёках. И не только лицо, на теле Лерки тоже места живого не найти…
Заметив меня, Лерка пытается встать, но вновь с жалобным стоном опускается на прежнее место. Потом как-то по-детски шмыгает носом, всхлипывает и, совершенно неожиданно для меня, заливается слезами. Она плачет горько, навзрыд… плачет, а я лишь стою рядом и молча смотрю на Лерку. Я словно впервые вижу её сейчас…
А может и вправду впервые?
Так, словно подменили её. Или меня? Или нас обоих?
Какое-то странное чувство острой щемящей жалости к Лерке вдруг овладевает мною. Жалости и ещё чего-то совершенно незнакомого мне и никак мною необъяснимого… всё это медленно поднимается откуда-то из самой глубины души…
– Не плачь! – тихо говорю я. – Всё будет хорошо.
– Да уж! – всхлипывает Лерка. – Куда уж лучше!
Ничего не отвечая, я лишь продолжаю молча рассматривать девушку и Лерка, почувствовав этот пристальный мой взгляд и совершенно превратно его истолковав, сердито вскидывает голову.
– Отвернись!
– Не плачь, Лерка! – повторяю я, отворачиваясь и вдруг, пошатнувшись, обеими руками хватаюсь за голову. – Чёрт!
Будто раскалённый металлический обруч сжимает мне виски. На одно короткое мгновение сжимает и сразу же отпускает… но легче от этого не становится, этого более чем достаточно…
– Чёрт, чёрт, чёрт!
– Что с тобой?!
Вскочив на ноги, Лерка тревожно на меня смотрит.
– Тебе плохо, да?!
– Да нет, всё нормально!
Преодолевая головокружение и какую-то непонятную слабость, я даже выдавливаю на лице своём некое подобие улыбки.
– Ты одевайся, давай…
Оглушительный раскат грома, на удивление близкий, заглушает мои слова и оглушает меня настолько, что я даже не слышу того, что говорит Лерка. Я лишь вижу, как шевелятся её губы, распухшие, окровавленные…
– Одевайся, Лерка.
Я отворачиваюсь и иду прочь, просто куда глаза глядят. Иду, пьяно покачиваясь на непослушных ногах, иду просто, чтобы идти под непрерывный аккомпанемент грозовых раскатов.
Я задыхаюсь, мне катастрофически не хватает воздуха…
Я убил человека!
Я – убийца!
Да, но ведь он хотел убить меня! И у него было девяносто девять шансов из ста, чтобы отправить меня на тот свет! Он и Лерку убить хотел… а я… я лишь защищал нас обоих…
И защищаясь, я убил человека!
О, боже! Только не думать об этом сейчас! Не думать! Не думать! Не думать!
Быстро темнело вокруг, на удивление быстро. Тучи, сплошное фиолетовое их месиво, клубились уже над самой моей головой, резкий освежающий порыв ветра с неожиданной силой ударил мне в лицо.
Но мне было уже не до ветра.
Мучительно болела, раскалывалась голова… и рука, левая моя рука! С ней творилась что-то неладное, с левой этой рукой. Я почти не чувствовал её, она была на удивление чужой, непослушной мне совершенно. Но самым паршивым была та острая боль, что почти непрерывно пульсировала в плече. Там начиналось заражение, сомнений в этом у меня не было уже не малейших…
Дела мои, по всей видимости, были архиплохи, архиотвратительны даже, ежели не сказать большего…
И тут, в почти сгустившемся этом полумраке, поминутно освещаемым яркими зигзагами молний, я вдруг замечаю Ленку. Я даже не заметил, каким образом она успела тут оказаться, но теперь Ленка стояла прямо предо мной. И испуганно на меня смотрела широко распахнутыми глазами.
Что ж, видок у меня, наверное, и впрямь был неважнецкий.
Машинально подняв руку, я, так же машинально, дотронулся ей до глубокого рваного шрама на лбу и левом виске. Это был след Жоркиной дубинки… он уже почти не кровоточил, что ж, и на том спасибо…
Тут я увидел, что Ленка смотрит уже не на меня, а
