Спаркс положил руку ему на плечо и едва слышно проговорил:

– Именно эти слова он хочет услышать от нас. Крик внезапно оборвался. И в наступившей тишине сердца их сжались от нестерпимой муки.

– Нам нужно идти, – сказал Спаркс. – Они могут пуститься в погоню.

– Но мы не можем бросить братьев… – запротестовала Эйлин.

– Они солдаты, – обронил Спаркс, вытряхивая снег из сапог.

– Он их убьет.

– Еще неизвестно, они ли это. Но даже если это и так, что мы можем сделать? Тоже погибнуть? Глупо и безрассудно.

– И все-таки, Джек! Эти парни вам очень преданны, – сконфуженно пробормотал Дойл.

– Они всегда знали, чем рискуют, – оборвал его Спаркс, не желая продолжать этот разговор.

– В вас течет кровь вашего брата, Джек Спаркс, – с презрением бросила Эйлин.

Спаркс на мгновение остановился, затем, не оглядываясь, пошел вниз.

Эйлин вытерла набежавшие на глаза слезы.

– Он прав, вы знаете это, – промямлил Дойл.

– Я тоже права, – парировала Эйлин, глядя вслед Спарксу.

Эйлин и Дойл поспешили за Спарксом. Путь до таверны прошел в тягостном молчании.

* * *

В дверях номера Стокера была записка. Прочитав ее, Спаркс сообщил:

– Стокер уехал в Лондон. Он пишет, что волнуется о своей семье.

– Странно было бы осуждать его за это, – сказал Дойл.

– Он заплатил за номер, чтобы мы могли пользоваться им, – добавил Спаркс, поворачивая ключ.

Дойл взглянул на часы: половина третьего ночи. Пропустив Эйлин вперед, Спаркс прикрыл дверь и сказал:

– Простите, мисс Темпл, нам с доктором надо поговорить. – Обернувшись к Дойлу, он сказал: – Оставайтесь с Эйлин. Если я не вернусь к рассвету, попытайтесь добраться до Лондона.

– Куда вы, Джек? – взволнованно спросил Дойл.

– Думаю, сегодня они вряд ли предпримут еще одну попытку, но револьвер зарядите, – проговорил Спаркс, направляясь по коридору.

– Джек, что вы задумали? – занервничал Дойл.

Спаркс, ничего не ответив, махнул рукой.

Дойл открыл дверь в номер. Эйлин, одетая, лежала на кровати, повернувшись лицом к стене. Дойл собрался уйти, но Эйлин неожиданно попросила:

– Не уходите.

– Вам надо хорошенько выспаться.

– Не думаю, что это удастся.

– И все же вам надо отдохнуть.

– Послушайте, доктор, хватит причитать, словно я ваша пациентка, – обернулась к нему Эйлин. – Мне не хочется последнюю ночь в моей жизни быть одной.

– С чего вы взяли…

– Войдите и закройте дверь. Или мне сказать еще яснее?

Дойл молчал, но продолжал стоять в дверях. Покачав головой, Эйлин бросила на него насмешливый взгляд. Потом посмотрелась в зеркало, стоявшее на столике возле кровати. Ее прическа растрепалась, обветренные щеки горели.

– Ну и вид, – пробормотала она.

– Не так уж плохо, – начал было Дойл, но тут же пожалел об этом.

Эйлин испепелила его взглядом. Она смотрела в зеркало, безуспешно пытаясь привести в порядок волосы.

– О, если бы произошло чудо и у меня появилась бы расческа… – вздохнула она.

– Это единственное, что у меня есть с собой из вещей, – уныло пробормотал Дойл, доставая из саквояжа набор расчесок и щеток.

– Ай да доктор! – рассмеялась Эйлин. – Хватит хмуриться. "Подарок нам не мил, когда разлюбит тот, кто подарил…"

– "Я вас не разлюбил, Офелия", – подхватил Дойл реплику из "Гамлета".

Эйлин сбросила мужской жакет, вытащила заколки и, тряхнув головой, распустила волосы. Она расчесывала черные кудри, перебирая пряди, рассыпавшиеся по плечам. Захваченный зрелищем, таинственным и интимным, Дойл замер, забыв и о братьях, и обо всех ужасах этого вечера.

– Вы когда-нибудь видели меня на сцене, доктор? – мило улыбаясь, спросила Эйлин.

– Не удостоился такого счастья, – пробормотал Дойл. – Меня зовут Артур.

Она едва заметно кивнула, как бы соглашаясь с возникшей между ними откровенностью.

– Вам, наверное, понятно, почему блюстители нравов в течение столетий не позволяли женщинам появляться на сцене. У них были весьма веские причины.

– Что за причины? – удивился Дойл.

– Они считали, что видеть женщину на сцене опасно.

– В каком смысле – опасно?

Эйлин пожала плечами.

– Потому что зритель убежден, что роль, которую она исполняет, и есть ее истинный характер.

– Но от актрисы именно этого и ждут. Она должна играть так, чтобы зритель поверил ей всем сердцем.

– Возможно, возможно.

– В чем же опасность?

– Опасность в том, что, увидев актрису на сцене, а потом встретившись с ней в жизни, человек не может понять, где игра, а где жизнь. – Эйлин бросила на Дойла загадочный взгляд. – Скажите, ваша мама никогда не предостерегала вас насчет легкомыслия актрис, Артур?

– Нет. Вероятно, она думала, что есть опасности и посерьезнее.

Дойл достойно выдержал пристальный взгляд Эйлин.

– Вы думаете, что я все-таки видел вас на сцене? – спросил он.

– Да. В известном смысле видели.

Последовала долгая пауза.

– Мисс Темпл…

– Эйлин.

– Эйлин, мне кажется, что вы пытаетесь соблазнить меня, – без обиняков обратился к ней Дойл.

– Соблазнить? – Эйлин перестала расчесывать волосы. Казалось, она не знала, что ответить. – У вас возникло такое впечатление?

– Да. Я бы сказал, да, – спокойно произнес Дойл.

По ее лицу пробежала легкая тень. Она положила щетку на стол.

– А что, если это действительно так?

– Ну-у, – протянул Дойл. – Может быть, это и в самом деле последняя ночь в нашей жизни… И если я сейчас покину вас, то буду сожалеть об этом до гробовой доски.

Они посмотрели друг на друга.

– Тогда заприте, пожалуйста, дверь, Артур, – мягко сказала Эйлин без тени кокетства в голосе.

Дойл повиновался…

Дойл покинул Эйлин еще до рассвета. Она сладко спала. Дойл поцеловал ее и быстро оделся. Эйлин пробормотала что-то во сне, не открывая глаз.

Дойл не испытывал ни стыда, ни сожаления. Он не был ортодоксальным католиком, но искоренить в себе мысль о том, что плотская любовь – это грех, не мог. Возможно, встреча с Эйлин стала исключением, но он не был уверен в этом. Этого захотела она сама, убеждал себя Дойл, забыв о собственных желаниях. Как сложатся их дальнейшие отношения, он тоже не знал. Теперь ему необходимо было разобраться в своих мыслях и чувствах.