Горек плод недозревшей любви. «Уехать! На Север, в тайгу, в пустыню – куда угодно! Далеко-далеко…» Она поехала в Москву – для мамы это было понятней – учиться. На инженера-геодезиста. Жизнь к тому времени стала полегче. Что это за специальность, ни она, ни тем более мама, не знали; ей только и было известно, что геодезисты работают в отдалённых районах страны, «где не ступала нога человека». Вот туда она и стремилась. Потом выяснилось, что это не совсем так. Геодезисты, оказывается, работают и в Москве, и в других городах, на стройках, участвуют в прокладке каналов, новых дорог, тоннелей метро, ведут изыскания трасс газо- и нефтепроводов… Хотя главное, конечно, это создание карт, в том числе карт необжитых территорий.

Обида, что гнала её, постепенно улеглась, оставив в душе привкус горечи; но стремление уехать в дальние края продолжало жить в ней, хотя мотив этого желания постепенно изменился: её влекла будущая работа, хотелось посмотреть мир и… испытать себя.

Производственная практика – после четырёх лет учёбы – должна была подтвердить или опровергнуть её представление о профессии, о характере работы, заодно показать, на что она сама способна.

И вдруг вот это: «Горючее кончается». И всё? Всему конец?!

А первые впечатления от экспедиции были хорошими. Начальник благожелательно напутствовал их в дорогу; в пути с ними были вежливы, предупредительны все работники – и кадровые, и бичи, о «художествах» которых они с Наташей были наслышаны ещё в институте. Может, в этом была заслуга Наташи: при ней почему-то все стихали – бузотёры и грубияны, наглые становились вежливыми…

Удивил Тамару этот северный посёлок. Не деревянными строениями и весенней грязью – удивил тем, что в нём жили на равных правах люди и собаки.

Вышли они с Наташей из гостиницы, выбрались на дощатый тротуар, что начинался неподалёку от крыльца, и зашагали по нему, чувствуя под ногами пружинящую упругость досок. Нагретое солнцем дерево излучало смолистый аромат, колеблемый лёгким весенним ветерком, солнце отражалось в воде – и лужи казались прекрасными, и воздух напоён ожиданием: что-то должно произойти. В радостном предчувствии необычного повернули, следуя деревянной дорожкой, за угол. И увидели… магазин. Когда-то яркая вывеска на нём под действием снега, дождей и ветров облупилась, но всё же являла приятный контраст с потемневшими брёвнами здания.

– Зайдём в этот ЦУМ? – засмеялась Наташа.

– Конечно.

И тут они увидели неожиданное препятствие: неподалёку от входа в магазин лежала собака. Невероятных размеров лохматый пёс спал, вытянувшись поперёк тротуара. Обойти его было невозможно. Девушки в растерянности остановились.

– Да вы не обращайте внимания, – услышали они в этот момент голос Середюка и оглянулись.

Середюк и Мушель шли следом.

– Здесь собаки умные, людей не трогают.

Павел перешагнул через пса, Борис – тоже. Пёс приоткрыл глаз, нехотя приподнял голову, увидев, что людей много и спокойно спать не дадут, неторопливо поднялся, вздохнул, как человек, и побрёл по тротуару. Метров через пять лёг снова, оставив часть дорожки свободной; тепло, сухо – пёс положил голову на лапы и задремал.

Потом приходилось и Тамаре перешагивать через спящих собак или встречать их на пешеходной дорожке. Собаки здесь, казалось, совсем не лаяли, вели себя с достоинством – будто знали свою истинную ценность. Или, возможно, они знали, что люди здесь не грабят и не воруют, а по пустякам на них нечего голос поднимать.

Так и запечатлелась в памяти Тура: яркое солнце, тёплое, пахнущее смолой дерево, спокойные люди и добродушные лохматые собаки, спящие на тротуарах. Ничего особенного, но запало в душу.

Валерия тоже из памяти не выкинешь.

Вначале она побаивалась, чувствуя на себе его не то чтобы нагловатый – испытующий взгляд. Но во взгляде его порой сквозило простодушное любопытство, подобное тому, что бывает у лопоухих щенков, это забавляло её. Забавляла и немного нескладная фигура – был он среднего роста, но широк и казался неуклюжим, как все физически сильные люди, двигался чуть замедленно и как-то мягко, словно опасаясь нечаянно что-нибудь задеть и опрокинуть. У Тамары иногда являлась шальная мысль о том, что не грех бы покататься на этом увальне. «Взял бы на руки и понёс – что ему стоит? – думала она, но тут же останавливала себя: – Не дури!» Но, видно, бес, сидящий в каждом человеке до поры до времени, взял своё. Ввязалась с ним в борьбу, и чуть вон что не вышло…

Вертолёт, прилетевший за ними, она встретила с облегчением: в душе побаивалась, что может случиться ещё одна попытка сближения с его стороны, которая неизвестно чем кончится. Для того ли она стремилась подальше от своего первого мужчины? Уступить нельзя. Одному уступишь, другому – много их, ласковых, встречается, на один час. А тут, в экспедиции, вдали от жён и невест, они и вовсе хороши… И всё же было жаль: вот расстанутся и, наверное, больше никогда не встретятся.

Соломин предупредил Тамару перед вылетом из Туры, что, возможно, на базу партии она не полетит, а «выбросят» её по дороге, в бригаду нивелировщика Плужникова, где ей предстояло работать.

– Как выбросят? – немного растерялась Тамара.

– Очень просто, – мгновенно встрял в разговор Чугунов, радист, прилетевший зачем-то вместе с начальником партии в Туру, – у нас специальные мешки есть, в которых мы в бригады сбрасываем груз, когда сесть нельзя. Залезешь в такой мешок, и мы тебя…

Тамара догадалась, конечно, что радист шутит, но подумала, что, возможно, здесь с парашютом прыгают. Она когда-то ходила в кружок, полгода занималась, научилась складывать парашют, но до прыжков дело не дошло. Посмотрела вопросительно на Соломина.

– Да ты не бойся, – продолжал хохмить радист, – метров с тридцати всего сбрасываем – обычное дело. Если хочешь – я с тобой прыгну.

И огладил её ласковым взглядом. Только что не облизнулся.

– Ладно ты, помело, – сказал ему без улыбки Соломин, – ты у нас вместо балласта летишь, тебя и сбросим.

Когда в полёте ей стало известно, что горючего не хватит, Тамара поняла: сейчас Валерий прикоснётся к ней. И не ошиблась. Сколько это длилось – минуту или вечность, – она не могла сказать. Сидела, сжавшись, чувствуя, как горячеет тело под его ладонью.

Она не могла понять, не во сне ли всё происходит, не могла отличить реальное от грёз: падают ли они вместе с вертолётом, вместе со всеми, на землю, или же в торжественной тишине их души уже возносятся на небеса.

«Что делать? Что делать?! – мысли метались, не находя выхода. – Чуяло сердце у бабы, знало…»

Локтев видит лицо своей Насти: оно бледнеет, вокруг глаз, на висках появляются синие круги, нос заостряется, прерывистое дыхание становится всё чаще, по обескровленным губам пробегает судорога, Настя, вздрогнув напоследок, каменеет. Он не видит того, кто принёс в дом весть о его смерти, прямо перед ним налитые ужасом глаза ребятишек. «Ма-ма! – звучит в ушах Егоркин голос. – Мамочка, миленькая, встань!» Вопль подхватывает Маринка…