Некоторое время я смотрел на стену, пытаясь переждать и размышляя, не взять ли наушник и не послушать ли настоящий я‑лу, но мне не хотелось сажать батарейку, потому что хорошие батарейки сейчас поискать, и в любом случае не стоит отключаться, когда она так ревет. Поэтому я сидел, а она плакала, и в конце концов мне это надоело и я уселся на пол рядом с ней и обнимал ее, пока она не затихла. Наконец Мэгги перестала плакать и начала вытирать глаза.

– Мне очень жаль. Я запомню.

Должно быть, она увидела выражение моего лица, потому что повторила:

– Правда. Запомню. – Потом вытерла плечом ночной рубашки нос. – Наверное, я выгляжу ужасно.

Она выглядела опухшей, красноглазой и сопливой.

– Ты выглядишь хорошо. Просто замечательно. Выглядишь на все сто, – сказал я.

– Врун. – Она улыбнулась и покачала головой. – Не думала, что так расклеюсь. И сковородка… – Снова покачала головой. – Наверное, это ПМС.

– Прими джинолофт.

– Не хочу трогать гормоны. Знаешь, на случай… – Мэгги опять покачала головой. – Я все думаю, может, на этот раз, но… – Она пожала плечами. – Не обращай внимания. Я расклеилась. – Она снова прижалась ко мне и затихла. Я чувствовал ее дыхание. – Просто я продолжаю надеяться, – наконец сказала она.

Я погладил ее по волосам.

– Как суждено, так тому и быть. Мы должны сохранять оптимизм.

– Конечно. Все в руках Божьих. Я знаю. Просто все еще надеюсь.

– У Мику и Гэйба на это ушло три года. Мы пытаемся сколько, шесть месяцев?

– Через месяц будет год. – Она помолчала, потом сказала: – У Лиззи и Перла были одни выкидыши.

– Нам пока рано беспокоиться о выкидышах.

Я высвободился и нашел в шкафчике еще один пакет кофе. Этот я все‑таки встряхнул. Он нагрелся, я вскрыл его и начал потягивать содержимое. Маленькая кофеварка, которую я нашел для Мэгги на блошином рынке, чтобы она могла готовить кофе на плите, давала лучший результат, но я радовался тому, что остался цел и невредим, а не взорвался.

Мэгги взяла себя в руки, поднялась с пола и теперь суетилась вокруг. Даже с опухшим лицом она выглядела мило в этой ажурной ночной рубашке: обнаженная кожа в сочетании с многообещающими тенями. Она заметила, что я смотрю на нее.

– Чему ты улыбаешься?

Я пожал плечами.

– Тебе идет эта ночнушка.

– Я купила ее на распродаже дамских вещей внизу. Почти неношеная.

Я вожделенно разглядывал Мэгги.

– Мне нравится.

Она рассмеялась.

– Сейчас? У тебя ничего не вышло прошлой ночью и позапрошлой, а теперь ты хочешь этим заняться?

Я пожал плечами.

– Ты опоздаешь. – Отвернувшись, она начала рыться в шкафчиках. – Хочешь брэкки‑батончик? Я наткнулась на целую кучу таких, когда искала бекон. Думаю, их фабрика снова заработала. – Не дожидаясь ответа, она кинула мне один. Я поймал батончик, вскрыл упаковку с улыбающейся мордочкой на фольге, пока ел, прочитал состав. Инжир и лесной орех, а еще множество веществ вроде декстроформаальбутеролгида. Не столь хитроумных, как химикаты, размораживающие упаковки «Нифтифриз», зато крайне питательных.

Мэгги изучала плиту, которая так и стояла там, куда я ее подвинул. В окна вливался раскаленный утренний воздух, и бекон с каждой секундой становился все более обмякшим и жирным. Я подумал, не захватить ли его вниз и не поджарить ли на тротуаре. В конце концов, я всегда смогу скормить его трогам. Мэгги щипала себя за губу. Я ждал, что она отпустит какое‑то замечание насчет плиты или погибшего бекона, но вместо этого она сказала:

– Сегодня вечером мы встречаемся с Норой. Она хочет пойти в «Вики».

– Гнойная девчонка?

– Не смешно.

Я засунул в рот остатки батончика.

– А мне смешно. Я предупреждал вас обеих. Эта вода опасна.

Она скорчила гримаску.

– Однако со мной ничего не случилось, мистер умник. Мы все посмотрели на нее, и она не была желтой, или мутной, или…

– Поэтому вы мгновенно запрыгнули туда и принялись плавать. А теперь она вся покрылась забавными прыщами. Ну надо же. – Я прикончил второй пакет кофе, кинул его вместе с оберткой от брэкки‑батончика в мусоропровод и смыл водой. Через полчаса они будут кружиться, растворяясь, в брюхе помпы номер два. – Нельзя считать что‑то чистым лишь потому, что оно таким выглядит. Тебе повезло.

Я вытер руки и подошел к Мэгги. Провел пальцами по ее бедрам.

– Точно. Повезло. Никакой реакции.

Она шлепнула меня по рукам.

– Ты что, подался во врачи?

– Специализируюсь на кремах для кожи…

– Уймись. Я назначила Норе встречу на восемь. Мы можем пойти в «Вики»?

Я пожал плечами.

– Вряд ли. Это эксклюзив.

– Но ведь Макс должен тебе… – Она замолчала, увидев, что я снова таращусь на нее. – О. Ну ладно.

– Что скажешь?

Она тряхнула головой и улыбнулась.

– Мне следует радоваться, после предыдущих двух ночей.

– Именно. – Наклонившись, я поцеловал ее.

Наконец она отстранилась, посмотрела на меня снизу вверх своими огромными карими глазами – и скверного утра как не бывало.

– Ты опоздаешь, – сказала Мэгги.

Но ее тело прижималось ко мне, и она больше не била меня по рукам.

Лето в Нью‑Йорке – одно из моих самых нелюбимых времен года. Жар оседает между зданиями, удушая все на своем пути, а воздух просто… останавливается. И ты чувствуешь запахи. Пластика, плавящегося на раскаленном бетоне; горящего мусора; застарелой мочи, которая пузырится в сточных канавах; людей, живущих в тесном пространстве. Словно небоскребы – потеющие алкаши после пьянки, застывшие в изнеможении и сочащиеся свидетельствами всех своих пороков. Моя астма сходит с ума. Иногда мне приходится трижды воспользоваться ингалятором, чтобы только добраться до работы.

Пожалуй, единственный плюс лета – то, что это не весна и тебе на голову хотя бы не сыплется дождь из наполовину оттаявшего бетона.

Я срезал путь через парк, чтобы дать легким немного отдохнуть от испарений и зловония, но особого облегчения это не принесло. Хотя утренняя жара еще не достигла пика, деревья выглядели пыльными и усталыми, их листья поникли, а на траве, словно залысины на старой собаке, виднелись большие коричневые пятна, где зелень отступила перед летним напором.

Троги выползли на солнце, чтобы полежать на травке, поваляться в пыли и насладиться очередным бездельным летним днем. Их выманила погода. Я остановился, чтобы посмотреть, как они веселятся, – волосатые и возбужденные, не ведающие никаких забот.