Чарльз и Марсела Ховард были взвинчены до предела. Марсела спала с молитвенными четками на подушке и каждое утро посещала мессу. Они с Чарльзом не отходили от конюшен. За несколько дней до скачки над ипподромом разразилась внезапная гроза. Чарльз и Марсела стояли и смотрели, как молнии раскалывают небо над Мэрилендом. Гроза стихла, тучи рассеялись, и трек залил солнечный свет. Марсела посчитала это добрым знаком. Она прошептала строки из стихотворения:

«Да, – пробормотал Чарльз, – но трек все еще слишком тяжелый для Сухаря».

Все собрались в офисе ипподрома, чтобы разыграть позиции на старте. Оба владельца хотели, чтобы им досталась дорожка ближе к внутреннему ограждению поля, – если лошади удастся на ней закрепиться, это гарантирует сокращение пути вокруг трека. Если у внутренней бровки пойдет Сухарь, у него может появиться слабенький шанс. Если же это место достанется Адмиралу, забег закончится, даже не начавшись.

Место у внутренней бровки досталось Адмиралу.

Для Полларда дни были наполнены горькой радостью. Давид Александер проводил с ним все свое свободное время и заметил, что Поллард оживлен и весел. Он был влюблен, пытался снова ходить, к тому же ему сообщили, что в начале ноября он сможет выйти из больницы. Помолвка вернула ему былой оптимизм, и Ред был уверен, что снова сможет сесть в седло, хотя одного взгляда на его отощавшее тело, острыми углами выпиравшее из-под простыней, хватало, чтобы думать об обратном. Рыжий снова принялся за свои розыгрыши, заставив коллег носиться по всему Бостону в поисках несуществующих «носков из шерсти быка»{436}. Александер никак не мог настроить его на серьезный лад. «Джордж, – сказал ему Поллард, – конечно, как всегда, все испортит и постарается проиграть на нос. Но даже Джордж не настолько плох, чтобы заставить Сухаря проиграть в этом забеге»{437}.

Но когда Ред это говорил, его душевная боль проступала сквозь маску оптимизма. «Может, я льщу себе, а может, и нет, но нет никого, кто мог бы скакать на нем так, как это делаю я, – говорил он. – И я не могу объяснить тебе почему. Я просто знаю как, и он хочет бежать для меня. Я понимаю это с первого момента, как перебрасываю ногу через седло, – будь то утром или вечером. Какое-то время назад казалось, что я выйду отсюда только на костылях и уже никогда не смогу без них обходиться. Но даже на костылях я мог бы скакать на нем{438}. Может, я не смог бы скакать на другой лошади, но я по-прежнему мог бы скакать на Сухаре – лишь бы кто-нибудь помог мне на него взобраться».

Прежде чем Александер и Поллард расстались, Рыжий предсказал, что Сухарь победит, он обойдет соперника на четыре корпуса{439}.

В лагере Адмирала все были по-прежнему абсолютно уверены в победе. Конвей постепенно тренировал выносливость жеребца. Каждый день он, облокотившись на ограждение, наблюдал за оригинальными упражнениями Сухаря и следил за его движениями, не произнося ни слова. Потом возвращался к Адмиралу. Все служащие конюшни Риддла знали, что Смит пытается добиться от Сухаря быстрого старта, но сама мысль, что какая-то лошадь в состоянии перегнать Адмирала на старте, казалась невообразимой. «Не думаю, что Сухарь доставит ему хлопот, – сказал жокей Адмирала Куртсингер. – И мне плевать, если Вульф попытается заставить свою лошадь догнать нас. Адмирал обойдет Сухаря по всем статьям».

В конюшне Ховарда всех устраивало, что противники так думают. Они по-прежнему старались держать свою стратегию в секрете{440}. Смит лишь несколько раз проворчал, что у Сухаря неплохая скорость. А когда Марселу спросили, будет ли Адмирал задавать темп скачки, она уклончиво ответила: «Это зависит от того, сможет ли он обогнать Сухаря на первых фарлонгах. Может, ему это не удастся». Поллард пошел дальше всех и вовсе солгал репортерам, сказав, что стратегия такова, что Сухарь уступит лидерство Адмиралу, а потом постарается обогнать его на финишной прямой. Александер, после того как стал свидетелем обсуждения скачки между Вульфом и Поллардом, попросил разрешения напечатать информацию, что Сухарь обгонит Адмирала на старте. Оба жокея согласились, только просили не цитировать их напрямую. «Оба понимали, – писал Александер позже, – что окружение Адмирала не обратит внимания на пустые мечты простого газетчика». Поэтому он опубликовал свой прогноз. Единственное, чего Александер добился, – это дружного смеха в ложе для прессы.

Этот смех разозлил Ховарда. За день до скачки, когда все тренировки были позади, он решил, что не будет вреда, если люди узнают его точку зрения. Сидя в клубе Пимлико в окружении репортеров, Ховард прямо заявил: «Адмирал не перегонит Сухаря, не переиграет и не победит»{441}. Наступила неловкая тишина. Кто-то вежливо сменил тему.

Позже в тот же день Вульф получил телеграмму от Полларда: «Есть верный способ Сухарю победить. Ты должен скакать на Адмирале»{442}.

В тот день по всей стране в почтовые ящики всех журналистов стали приходить бюллетени относительно почетных званий в скачках чистокровок, присуждаемых по окончании года. Журналисты собрали их воедино, оставив графу «Лошадь года» пустой. Они подождут и заполнят ее во вторник вечером.

В тот вечер Балтимор сверкал и гремел бурными вечеринками перед скачками. Фанаты распевали «Мэриленд, мой Мэриленд», когда шли мимо ипподрома, на который им предстояло прийти на следующий день. А за закрытыми воротами ипподрома все было тихо. Одинокая фигура двигалась по грунтовому покрытию трека, сжимая в руке фонарь. Это был Вульф. Трек не полностью подсох, и он беспокоился, что Сухарю придется сражаться с влажным покрытием. «Сухарю нравится слышать цокот собственных копыт», – объяснял сам себе Вульф. Жокей петлял вперед и назад, поводил фонарем из стороны в сторону, выискивая самую сухую и твердую беговую дорожку.