В начале финишной прямой Вульф остановился, пробуя покрытие ногой, и нащупал более твердую полоску, отпечаток колеса трактора, который недавно проехал по треку{443}. След скрыли, вспушив грунт бороной. Пройдя по всему треку, Вульф выяснил, что этот след идет вокруг всего овала ипподрома, в нескольких футах от внутренней бровки.

Он понял, что нужно сделать завтра днем, как только раздастся сигнал колокола к началу скачки. «Я сказал себе, – рассказывал он позже, – “Вульф, займи эту дорожку и иди строго по ней”». В кромешной тьме последней ночи октября 1938 года Джордж Вульф ходил вокруг ипподрома, пока не запомнил как следует эту дорожку следов трактора. После этого он покинул трек. «Я заучил ее, – сказал он позднее, – как пилот самолета заучивает частоту радиомаяка».

Середина величайшей, по мнению многих, скачки в истории. Сухарь и Адмирал поворачивают с противоположной прямой и несутся к финишу. 1 ноября 1938 года

(© Bettmann / Corbis)

В восемь утра первого ноября 1938 года небо над ипподромом было затянуто полупрозрачными облаками. Председатель Комитета конного спорта Мэриленда Чарльз Спенсер вышел на бурый овал ипподрома Пимлико. Сунув руки в карманы серого пальто, Спенсер обошел весь трек, переворачивая опавшие листья{444}. Лошади галопом проносились мимо него. Вандербильт стоял в круге победителя и ждал окончательного вердикта. Вдоль всего трека виднелись любопытные лица зрителей, чьи глаза были устремлены на Спенсера. Риддл и Ховард договорились, что мнение председателя Комитета станет решающим в определении состояния трека. Скачка состоится только при условии, что он будет сухим. Пока состояние трека вызывало некоторые сомнения. Как еще вечером заметил Вульф, лившие целую неделю дожди пропитали грунтовое покрытие дорожки. Но несколько дней свежего осеннего ветра и напряженная работа служащих Вандербильта хорошо просушили ипподром.

Восьмидесятитрехлетний Спенсер остановился у круга победителя, поднял глаза на Вандербильта и кивнул. Потом повернулся к микрофону, откашлялся и сказал: «По моему мнению, сегодня днем трек будет достаточно сухим для соревнований. Скачка состоится».

Словно желая присоединиться к эмоциям присутствующих, солнце выглянуло из-за туч, ласково согревая кутающихся от холода людей. Пальто тут же были сняты, и все спешно разошлись по своим делам. Вандербильт вышел на трек с ведром – он решил снять нервное напряжение, убирая камни и комья глины с дорожек. Марсела Ховард уехала на традиционный ленч перед скачкой, где она исполняла роль хозяйки. Один из друзей преподнес ей в подарок подвижного, как ртуть, щенка далматинца. Щенка назвали Матч в честь знаменательного события и отослали на конюшню – в компанию к Покателю и Сильверу, сторожу Сухаря. На ипподром в офис секретаря пришла телеграмма для Ховарда: «Пожалуйста, поставьте за меня 200 долларов. Наша лошадь победит в пять корпусов. Поллард»{445}. Ховард сделал ставку, как просил Рыжий, и от себя добавил еще 25 тысяч{446}.

Потом он отправился в служебную часть ипподрома и прогуливался там с Вульфом вдоль сараев. Встретившись с Джимом Фитцсиммонсом, они остановились поговорить о предстоящей скачке. Фитцсиммонсу понравился план Полларда захватить лидерство с самого начала, но, как и Смит, Вульф и Поллард, он понимал, что в этом соревновании главным будет вовсе не скорость. Главным фактором станет решимость{447}. На финишной прямой одна из лошадей сломается, другая придет к финишу бесспорным чемпионом американских скачек.

Вандербильт надеялся, что если запланировать скачки на вторник, то это сократит наплыв зрителей до приемлемых шестнадцати тысяч. Не вышло. Уже к десяти утра, за шесть с половиной часов до скачки, огромная возбужденная толпа зрителей атаковала вход на ипподром. Вандербильт открыл ворота настежь, чтобы освободить дорогу потоку людей. Все утро автомобили и поезда извергали тысячи и тысячи пассажиров со всех уголков страны и мира. Одних только высокопоставленных иностранцев было столько же, сколько зрителей обычно приходило на ипподром в будний день. К полудню все трибуны и Жокей-клуб были переполнены до отказа, и Вандербильт направлял тысячи фанатов на внутреннее поле. А зрители все прибывали и прибывали.

В три тридцать лошади двинулись к центру трека к месту седловки. Сначала появился Адмирал, накрытый белой попоной. В хвост его были вплетены желтые ленты. Спустя две минуты – Смит с Тыквой. Они вели Сухаря, накрытого до самых ушей красным одеялом с вышитой на нем буквой «Н». С трибун и из окон Жокей-клуба за ними наблюдали тридцать тысяч человек. Еще десять тысяч собрались на внутреннем поле, облепив низенький забор-ограждение в десяти футах от внутренней бровки. Десятки фанатов забрались на препятствия для стипль-чеза, пошатывающиеся под их весом. Плотный строй полицейских растянулся впереди, чтобы сдерживать натиск толпы. А за оградой ипподрома собралась толпа в десять тысяч человек. Они уже никак не вмещались на его территории. Люди сбились плотной толпой в десять рядов вокруг ограды, забирались на каждую крышу, на забор, каждое дерево и телефонный столб за милю до старта, надеясь хоть одним глазком, хоть мельком увидеть эту скачку{448}.

Когда лошадей завели в паддок, их уже ждали владельцы. Лица у них были напряженными. Ховарды были взволнованы до предела. Риддл казался маленьким и старым. У Куртсингера был отрешенный, сосредоточенный взгляд истово молящегося человека. Началась седловка. Когда Смит затягивал подпругу седла Вульфа из кожи кенгуру, подошла Марсела. Она сжимала в руке медальон святого Христофора, покровителя путешественников. Подняв потник, она прикрепила к нему образок{449}. «Это принесет тебе удачу», – прошептала она. В тот день отмечали праздник Дня всех святых.

Джордж Вульф вторгся в эту нервную сцену ошеломительным диссонансом{450}. В отличие от остальных на ипподроме, Мороженщик, перекатывающий за щекой комок жевательного табака, был абсолютно спокоен. Он, размашисто шагая, прошел в паддок, шлепнул Тыкву по крупу, сплюнул табак и легко взлетел в седло Сухаря.