– Адрес. – По лицу Директора Элеонора видела, что он намерен ей отказать. – Или прямо отсюда я иду в парламент. – Она протянула руку.

Он начал было спорить, но потом устало повернулся к картотечному шкафу, что стоял сзади, достал какой-то листок и вручил ей.

– Мне очень жаль, Элеонора.

Не отвечая, она забрала у Директора листок, сунула его в сумку и пустилась в свое последнее путешествие.

* * *

Во вторник утром Элеонора стояла посреди Центрального вокзала. Часы показывали почти половину девятого. Она нетерпеливо ждала. Перед отъездом из Англии она телеграфировала Мари: «Еду в Америку, мне нужна ваша помощь. Жду вас на Центральном вокзале у информационной стойки в 8.30 утра 12 февраля».

И вот теперь, с чемоданом в руке, она растерянно переминалась с ноги на ногу посреди зала. Рейс был утомительный, с несколькими пересадками – в Шенноне, Гардене и Бостоне; во время полета она изнывала от жары. В Нью-Йорке она приземлилась накануне вечером, заночевала в съемной комнате близ аэропорта. Стрелки часов показали ровно половину девятого. Элеонора с беспокойством озиралась по сторонам. Встречу она назначила на нейтральной территории, решив, что не стоит ехать по адресу, который дал ей Директор, – это было бы слишком нагло.

Миновало пять минут, десять. Где же Мари? Может, она не получила телеграмму? Или, возможно, Директор дал ей неверный адрес. Либо Мари сердита на Элеонору и не желает ее видеть.

Чемодан оттягивал руку, и Элеонора поставила его под скамейку. Она оглядела зал, раздумывая, как ей быть. Сбоку от круглой информационной стойки она увидела доску объявлений, облепленную листочками бумаги. Элеонора подошла ближе. На доске висели фотографии пропавших без вести солдат и беженцев, которых разыскивали их родственники. Были также и записки – с информацией о назначенных и несостоявшихся встречах. Элеонора просмотрела объявления. Для нее ничего не было.

Расстроенная, она отошла от доски. Уже почти девять. Мари давно должна быть здесь. Вывод один: дальше ждать бесполезно.

И все же нужно встретиться с Мари. Элеонора полезла в сумочку и достала листочек с адресом, который ей дал Директор. Мари снимала квартиру в Бруклине. Можно поехать туда, позвонить в дверь. Но что, если Мари не желает ее видеть? Узнав, что Мари жива, Элеонора воспрянула духом: на такое чудо она и не надеялась. И теперь ей трудно было смириться с мыслью о том, что Мари жива, но не желает ни видеть ее, ни даровать ей прощение.

С минуту Элеонора смотрела по сторонам, подумывая о том, чтобы отказаться от своих намерений. Если Мари не хочет встречаться с ней, какой смысл ехать?

Но потом она распрямила плечи, собираясь с духом. Она должна увидеть Мари и объяснить, как все было на самом деле. Речь шла не только о чувствах Мари или о прощении. Мари ей была нужна как живое доказательство того, что в действительности произошло во время войны. С помощью Мари она могла бы разоблачить предательство, стоившее жизни многим ее подопечным.

Она поедет к Мари домой, решила Элеонора, и настоит на том, чтобы та ее выслушала. Элеонора зашагала к выходу.

На улице она остановилась, чтобы сориентироваться. Глядя на прохожих, подумала, что надо бы у кого-то спросить дорогу. Она подошла к остановке, где несколько человек ожидали автобуса.

– Прошу прощения, – обратилась Элеонора к мужчине, читавшему газету. Тот, казалось, ее не слышал. Она стала искать, к кому бы еще обратиться, и заметила на углу таксофон. Может быть, телефонистка скажет ей номер Мари.

Элеонора перешла через улицу, направляясь к таксофону. Опять остановилась. Может, лучше сразу поехать к Мари? А то позвонит ей и услышит в ответ «нет». И что дальше? Она стояла в нерешительности между таксофоном и автобусной остановкой. Поворачивая назад, заметила на улице некое знакомое сочетание. Белокурые волосы и бордовый шарф, подобный тому, какой был на Мари, когда она первый раз явилась в Норджби-Хаус.

Значит, она все-таки пришла! У Элеоноры радостно забилось сердце.

– Мари! – крикнула она, бросаясь через улицу. Женщина начала оборачиваться, и Элеонора, окрыленная надеждой, ринулась к ней. Громкий сигнал автомобиля, перерастающий в рев. Элеонора повернулась и увидела, что на нее мчится машина, но слишком поздно. Она вскинула перед собой руки, словно пытаясь заслониться. Оглушительный визг тормозов. Все существо взорвалось белой болью.

И свет в ее глазах померк.

Нью-Йорк, 1946 г.

– Мари Ру? – выдохнула Грейс, когда дверь открылась.

Женщина моргнула. В глубине ее глаз затаился страх. И еще что-то… смирение.

– Да.

Грейс на мгновение оцепенела от изумления. Последние недели она так часто видела образ Мари – сначала на потрепанной фотографии, потом, когда отдала снимки, в своем воображении. Теперь эта женщина стояла перед ней – во плоти. Она мало изменилась с тех пор, как было сделано ее фото. Вокруг губ и глаз пролегли едва заметные морщинки, щеки немного запали, в волосах на висках белела седина, словно за несколько коротких лет она постарела на целую жизнь.

– Вы кто? – спросила женщина. Английское произношение у нее было культурное, но не аристократичное, как и представляла Грейс.

Она замялась, не зная, как объяснить свою роль.

– Меня зовут Грейс Хили. Я нашла фотографии и подумала… – Грейс умолкла, доставая единственное фото, что у нее осталось.

– О! – Мари прикрыла рукой рот. – Это Джози.

– Можно войти? – робко спросила Грейс.

Мари подняла на нее глаза.

– Прошу вас.

Она впустила Грейс в дом и подвела к маленькому дивану. Ее квартирка, не больше, чем жилище Грейс в меблированных комнатах, была чистая и светлая, но мебели было мало, и Грейс не заметила здесь ни фотографий, ни памятных вещиц. В открытую дверь, что находилась в глубине, она увидела крошечную спальню. Давно здесь живет Мари или она, как и сама Грейс, просто не стала наводить в своей квартире домашний уют?

– Фотография только одна? – спросила Мари, приподнимая в руке снимок.

– Были другие, в том числе ваша, но я отдала их в британское консульство. Я искала человека, которому надлежало бы вернуть эти фото, – объяснила Грейс. – Этот человек – вы?

– Не знаю. – В лице Мари отразилось искреннее сомнение. – Должно быть, выжила только я.

«Каким образом?» – хотела поинтересоваться Грейс. Мари числилась в списке убитых в соответствии с директивой «Ночь и туман». Но Грейс побоялась проявить бестактность и потому спросила:

– Вы можете рассказать, что произошло во время войны?

– Вы знаете, что я была агентом УСО? – уточнила Мари. Грейс кивнула. – Меня завербовала одна женщина, Элеонора Тригг, потому что я хорошо говорю по-французски. – Грейс хотела перебить Мари, чтобы сообщить про Элеонору, но передумала. – После обучения меня забросили в Северную Францию. Я выполняла обязанности радистки при группе Веспера, входившей в «Сектор Ф». – У Мари была неторопливая певучая манера речи. Нетрудно было представить, как она бегло говорит по-французски. – Нашу группу возглавлял человек по имени Джулиан. Перед самым открытием второго фронта мы взорвали мост, чтобы помешать немцам подтянуть силы к месту высадки войск коалиции. Но наша ячейка была каким-то образом раскрыта. Всех арестовали – во всяком случае, меня и Джулиана. Джулиана застрелили. – При последних словах лицо Мари скомкалось, словно она заново переживала те горестные минуты. Грейс глубоко сочувствовала несчастной женщине, на долю которой выпало столько тяжких испытаний. – В Париже меня подвергли допросу и отправили в тюрьму. Там я нашла Джози, но она была уже на последнем издыхании. – Голос Мари полнился болью, которой, казалось, она никогда ни с кем не делилась.