— Я не могу обсуждать такие вопросы с посторонними.

— Поймите же вы наконец, — нервно сказал Дронго, — речь идето гораздо более важных вещах, чем ваш фестиваль. Это уже не игра, не кино, ажизнь.

Завтра может произойти террористический акт, от которогопогибнут тысячи людей.

Последствия его могут быть ужасны сразу для несколькихстран, для мирного процесса на Ближнем Востоке. Великий русский писательДостоевский говорил, что нельзя строить счастье человечества даже на слезинкеодного ребенка. Неужели вы не хотите понять меня?

— Это шантаж, — с отвращением сказала актриса, — выпытаетесь меня запугать.

— Я пытаюсь вам объяснить, — сказал Дронго, — вы жемусульманка по отцу. Я знаю вашу биографию. Он был алжирцем турецкогопроисхождения.

Представляю, как вам было трудно в детстве. Неужели вы непонимаете, что будет означать для всего мира и для вас присуждение иранскомуфильму главного приза?

Это же так очевидно.

Воспоминания о детстве, очевидно, смутили актрису. Она села.

— Я не понимаю ваших мотивов, — тихо сказала она.

— У меня нет никаких личных мотивов, — также тихо произнесон, — я думал, что вы меня поймете.

— Мы не имеем права присуждать премии, руководствуясьличными симпатиями, — пояснила она, — для этого есть международное жюри. Я неимею права даже обсуждать с вами тот или иной фильм. Могу высказывать своемнение только во время обсуждения фильма в комнате для жюри.

— Да, конечно, — кивнул Дронго, — извините, что васпобеспокоил. Мне казалось важным сообщить вам некоторые обстоятельства, окоторых вы не знаете.

Если вдруг мы упустим террористов и они сумеют провеститеррористический акт, то весь мир будет считать, что это сделали иранцы. Выпонимаете, как важно их поддержать?

— Я не имею права вам поверить, — вдруг мягко улыбнуласьона. — Думаю, вы должны понимать и мою истину.

— Простите, — кивнул Дронго, — я только отнял у вас время.

Он повернулся и вышел, не сказав больше ни слова. После егоухода в комнате долго стояла тишина.

Весь день семнадцатого мая Дронго провел в других местах. Онне завтракал в отеле, не обедал и не ужинал. Только поздно вечером вернулся,постучал в номер отца, устало вошел к нему и сообщил:

— Жюри будет объявлять победителей только завтра. Они непришли сегодня ни к каким выводам.

— Это хорошо или плохо?

— Пока не знаю, — признался сын, устало усаживаясь в кресло.Потом попросил:

— Может, ты завтра отсюда переедешь?

— Это так опасно?

— Это может быть опасно, — честно признался сын.

— Тогда тем более я останусь здесь, — ответил отец.

— Если с тобой что-нибудь случится, я себе этого не прощу.

— Когда у тебя будет свой собственный сын, ты все поймешь, —возразил отец, — мне уже много лет, меня нельзя испугать. Если суждено умеретьв Ницце, значит, я здесь умру. Но я отсюда никуда не уеду. Завтра мы будемвместе.

Сын понял: он не сможет переубедить своего отца.

— Хорошо, — улыбнулся он, — тогда мы остаемся вдвоем.

— Ты все предусмотрел?

— Кажется, все. Только одна просьба. Сегодня ты будешьночевать в другом номере. Договорились?

— Мне нужно тебе уступить, — кивнул отец, — иначе ты всеравно меня обманешь и вообще переедешь из отеля. Я знаю все твои уловки. Вкакой номер мне нужно переходить?..

Ночь прошла спокойно. Утром наблюдатели заметили на вилле«Помм де Пимм» необычайное оживление. Для девушек было вызвано такси, и ониуехали.

Гости вывели из гаража свой микроавтобус, тоже намереваяськуда-то отправиться.

На фестивале объявили, что сегодня вечером состоитсяторжественное закрытие и объявление имен победителей.

Отец спустился позавтракать и обнаружил в ресторане ПавлаГурвича.

— Он прислал со мной билеты на сегодняшнее закрытиефестиваля, — пояснил Гурвич.

Отец понял, что сын все-таки перехитрил его, и согласнокивнул. Может, он действительно лучше знает, что делает.

Майкл Уэйвелл понял, что его прекрасной жизни на виллеприходит конец.

Он в растерянности бродил по дому.

Дронго спустился завтракать в тот момент, когда машина сотцом и Гурвичем выехала в Канны на церемонию закрытия. На часах было ужеполовина двенадцатого. Через час он вернулся в свой номер, а автомобиль свыехавшими из Ниццы в это время доехал до набережной Круазет.

В половине второго постояльцы виллы наконец закончилиготовить свой автомобиль и стали укладывать чемоданы.

В два часа дня Дронго заказал в свой номер воду и легкиезакуски.

В половине третьего отец и Гурвич сели за столик в ресторанеотеля «Нога Хилтон». Старший мужчина ничего не ел. Он понимал, что в этот деньпроисходит нечто важное. Он ни о чем не спрашивал Гурвича, чтобы тот ему несоврал. Он понимал и другое: что ничего не сможет сделать, и от этого страдалеще больше.

В три часа во Дворец кино вошел посетитель с журналистскойкарточкой.

Когда он входил, металлоискатель показал наличие металла.Посетитель улыбнулся и расстегнул рубашку, демонстрируя массивную золотую цепьс крестом. Он снял цепь, положил ее рядом с полицейским и повторно прошел черезраму металлоискателя. На этот раз все было в порядке. Посетитель надел цепь ипошел внутрь здания. Он прошел в левую его часть, поднялся на лифте,проследовал коридором и, открыв дверь для служащих, оказался в другом коридоре.Здесь он подошел к панели системы кондиционирования и, оглянувшись, бросил встык между панелями небольшую коробочку, устроив короткое замыкание.

В три часа, плотно пообедав, гости сели в автомобиль ивыехали с виллы «Помм де Пимм», предложив Уэйвеллу место в своем микроавтобусе.Генерал Даете, лично прибывший в Сен-Тропе, руководил операцией, судовольствием вспоминая гневное лицо Дронго.

— Он еще пытался нас поучать, — усмехнулся Даете. — Теперь ядокажу всем, чего стоит наша служба. Они не верили в эту виллу, теперь они вовсем убедятся сами. Представляю, какие репортажи будут в газетах, когда мы ихобезвредим.

В половине четвертого к зданию дворца, где происходилацеремония закрытия, подъехал автофургон с одетыми в фирменную одеждусотрудниками фирмы кондиционеров.