Рот захлестнул металлический привкус крови, и она хлынула наружу. Это было последнее, что я помнила.

Я медленно приходила в сознание, и было это весьма болезненно. Вначале я услышала звук капающей воды, затем – слабеющее эхо чьих-то тяжелых шагов. Потом ощутила медный привкус во рту. Кровь. Сопели забитые ноздри. Я вдыхала сырой, холодный воздух, к которому примешивалось зловоние плесени. Плесень на камне и дереве воняли по-разному. Щеку кололи острые травинки сена. Высунутый язык нащупал разбитую губу, я пошевелила им, и лицо вспыхнуло огнем. Содрогнувшись, я открыла глаза. Точнее, попыталась открыть, поскольку дальше щелочек дело не пошло. Похоже, под обоими глазами у меня красовались синяки. Это открытие не добавило мне радости.

Я лежала в тюремной камере. Все мое оружие исчезло. Единственным источником света были щели вокруг двери, сквозь которые пробивались отсветы коридорных факелов. Судя по словам Амаранты, здесь я проведу три месяца, выполняя ее задания.

Я попыталась сесть. Голова отозвалась резкой болью и закружилась, и я едва снова не потеряла сознание. Мое сердце учащенно билось. Значит, тюрьма. Я еще раз посмотрела на косые полосы тусклого света, лившегося через щели, потом осторожно потрогала лицо.

Мне приходилось разбивать лицо, но его нынешнее состояние ни шло ни в какое сравнение с лесными бедами. Коснувшись ноздрей, я едва не вскрикнула. Оттуда посыпались хлопья засохшей крови. Устроив «прием», прихвостни Амаранты сломали мне нос. Я хотела стиснуть зубы, но челюсть тут же отозвалась жгучей болью.

Только не поддаваться панике. Никаких слез. Думать. Спокойно. Хладнокровно… насколько это возможно. Перво-наперво постараться определить, сильно ли пострадало тело, а потом решать, как себе помочь. Рубашка сгодится на повязки. Даже в самых отвратительных тюрьмах узникам дают воду. Когда ее принесут, я промою раны. Дышать полной грудью я не могла – мешала боль. Значит, буду дышать так, чтобы не усугублять свое состояние.

Я ощупала лицо. К счастью, челюсть не сломана. Разбитая губа и синяки под глазами – дело поправимое. Сильнее всего пострадал нос.

Я подтянула колени к груди, обхватила их поплотнее – в такой позе дышалось чуть легче. Я понимала, что нарушила правило, о котором мне говорила Асилла, но выбора не было. Когда я увидела Тамлина рядом с Амарантой…

Зубы стиснулись сами собой. Челюсть тут же заныла. Итак, первое задание я получу в полнолуние. Когда я покидала отцовский дом, луна находилась в первой четверти. Сколько времени я провалялась без сознания в этой сырой, вонючей камере? Пусть я во многом вела себя, как безмозглая дура, но я не настолько глупа, чтобы верить, будто мне хватит времени приготовиться к первому заданию Амаранты.

Я запретила себе гадать, каким оно будет. Возможно, она даже решила проявить «милосердие»: позволить мне умереть раньше, чем дело дойдет до ее пыток.

Я сцепила пальцы, не давая рукам трястись. Откуда-то послышались крики, возможно – из камеры, ближайшей к моей. Лихорадочные мольбы о пощаде перемежались с пронзительными воплями. Крики становились все громче. Подступающая желчь обжигала горло. Кто знает, может, и я буду вот так же кричать, когда столкнусь с первым заданием Амаранты.

Щелкнул хлыст. Крики превратились в непрерывный вой. Наверное, и Клера кричала так, терзаемая Амарантой. Мне казалось, что не Амаранта, а я пытала Клеру. Какими ей виделись все эти фэйри, жаждавшие ее крови и страданий? Я вдруг поняла, что заслужила и боль, и страдания. Я должна на своей шкуре прочувствовать то, на что обрекла невинную. Но… но я исправлю положение. Каким образом? Это был самый трудный вопрос.

Я не заметила, как погрузилась в дрему. Разбудил меня скрежет открываемой двери. Забыв про волны боли, я отползла в тень ближайшего угла. Кто-то вошел в мою камеру и быстро закрыл дверь, оставив маленькую щелку.

– Фейра!

Я попробовала встать, однако ноги меня не слушались.

– Ласэн, ты? – шепотом спросила я.

Хрустнуло сено. Ласэн сел рядом со мною:

– Котел меня обвари! Как ты?

– Лицо…

Над головой Ласэна вспыхнул неяркий свет. Я увидела его глаза, металлический – сощурился.

– Ты никак рехнулась? – прошипел Ласэн. – Зачем тебя сюда принесло?

Я кусала губы, чтобы не заплакать. Но что мне дадут слезы?

– Я вернулась в поместье… Асилла… она рассказала мне о проклятии. Я не могла позволить Амаранте…

– Фейра, тебе ни в коем случае нельзя было возвращаться, – отчеканил Ласэн. – Тем более – появляться здесь. Разве ты не понимаешь? Тамлин пожертвовал собой, чтобы тебя уберечь. Неужели ты легкомысленно отнеслась к его словам?

– Что теперь говорить? Как видишь, я здесь! – чуть ли не рявкнула я, забыв, где нахожусь. – Я здесь, и обратного хода мне нет. Так что не трать понапрасну слов и не говори мне о моей глупости и слабом человеческом теле! Все это я знаю и без тебя…

Мне хотелось спрятать лицо в ладонях, но синяки и сломанный нос не позволяли.

– Я… я должна была сказать, что люблю его. Вдруг еще не поздно?

Ласэн покачивался, сидя на корточках.

– Значит, тебе все известно.

Я ухитрилась кивнуть, не получив новой порции боли. Однако Ласэн, видя мое состояние, поморщился.

– Нам хотя бы больше не нужно врать тебе… Дай-ка я посмотрю, что у тебя с лицом.

– Нос сломан. Все остальное – более или менее.

Ласэн не захватил с собой ни воды, ни бинтов. Уж не магией ли он собрался меня лечить?

Ласэн оглянулся на дверь.

– Караульные вдрызг пьяны. Но скоро придет их смена, – сказал он и принялся рассматривать мой нос.

Мне не оставалось ничего иного, как терпеть. Ласэн старался не причинять мне дополнительных страданий, однако даже легкое прикосновение его пальцев отзывалось волнами обжигающей боли.

– Вначале я поставлю тебе нос на место, а потом займусь лечением.

Усилием воли я подавила страх.

– Давай. Я готова.

Только бы он не мешкал, иначе я струшу и откажусь от его помощи. Ласэн не торопился.

– Ты же сам сказал: времени мало. Начинай.

Я не уследила за его пальцами – они с неимоверной быстрой сомкнулись на моем носе. Меня снова обдало нестерпимой болью. Послышался хруст – и я куда-то провалилась.

Когда я очнулась, мне удалось полностью открыть глаза. Мой нос… он был совершенно чистым. И больше не болел! Меж тем Ласэн хмуро поглядывал на меня.

– Исцелить тебя до конца я не мог, иначе они сразу поймут, что тебе кто-то помогал. Ссадины я оставил и самый жуткий синяк – тоже. Но… все припухлости убрал.

– А мой нос? – на всякий случай спросила я.

– Такой же прекрасный и нахальный, как прежде, – усмехнулся Ласэн.